Оперлась на бортик ванны и встала.
Обхватила себя руками и поняла, что вся дрожит от холода, вылезла из ванны, надела халат, рядом висел еще один, надела его сверху, на свой.
Пошла в гостиную и посмотрела на него.
Голого, в петле.
Замерла в нерешительности.
Обняла его.
Прижавшись к нему, закрыла глаза.
Попыталась согреться.
«Любимый», — прошептала она.
— Так ты говоришь, что ни один человек в нашем мире не умер?
— Да.
— И все, кроме самоубийц, возвращаются обратно на Землю?
— Да.
— Пока не покончат с собой?
— Да.
— А они об этом знают?
Бог посмотрел на человека с откровенным любопытством:
— А ты знал? — спросил он.
Человек попытался найти ответ в самом себе, но не нашел.
Он искренне хотел найти его, но не смог.
— Не знаю, — сказал он.
Бог остановился и повернулся к человеку.
Человек повернулся к Богу.
— И я не понимаю, — сказал Бог. — Думаю, в глубине души и они об этом знают, но мало таких, кто туда заглядывает. Кому-то, как тебе, это удается, они освобождаются и попадают сюда. Есть и такие, которым это тоже удается, они все понимают, но предпочитают остаться. Знают, но не хотят простить меня. Они считают меня чудовищем и надеются, что добьются того, что не получилось у меня. Они упорно хотят сделать ваш мир лучше, но это невозможно. Как правило, до них в конце концов все же что-то доходит, но приходится раз сто посылать их обратно, чтобы они наконец простили меня, покончили с собой и попали сюда. Тем временем они плодятся и размножаются, мешают понять другим людям, те тоже плодятся… И ставят мне палки в колеса.
— Вяжут по рукам и ногам, — сказал человек.
— Вот именно, — ответил Бог. — Но у меня нет выбора. Я послал к вам моего сына, чтобы он вам все объяснил, открыл глаза… Но сын предал меня. Он заразился вашей неуемной жаждой жизни, взбунтовался и заморочил вам голову… Он отлично у вас проводит время, возвращается к вам снова и снова… в каких только обличьях, под какими только именами он к вам не являлся и продолжает в том же духе.
— А ты куда смотришь? — спросил человек, который к Сыну Божьему относился с симпатией. — Просто сидишь здесь и ждешь?
— Нет, — сказал Бог. — Я делаю вашу жизнь все хуже.
— Что, прости?
— Это ты меня прости… Я делаю вашу жизнь хуже, потому что иначе вам ничего вдолбить невозможно. Ваша жизнь, даже жизнь самого ничтожного муравья, невыносима, но вы ее принимаете. Злоба, ненависть и насилие — они повсюду. Вокруг вас, перед вами, в вас самих. Один сплошной кошмар. Но вам этого мало, вы продолжаете жить, спать, трудиться в поте лица… Если честно, у меня просто руки опускаются. Как вы все это терпите?
Во взгляде Бога читался вопрос, но задавать этот вопрос человеку было теперь бессмысленно: он все равно не смог бы ответить. И не только потому, что было уже поздно, но и потому, что он не знал ответа.
— Вы никогда не сможете все это изменить, — продолжал Бог. — Даже те из вас, кто «делает все, чтобы жизнь стала лучше, помогает другим, жертвует собой…». Вы упорно хотите видеть в этой жизни «хорошую сторону», но у жизни нет сторон… Вы ищете спасения в любви, и любовь, ничего не скажешь, — это довольно мило, но одной ее недостаточно, чтобы искупить все остальное. И никогда не будет достаточно. Зло — оно в самой вашей природе, и ее-то вам и нужно менять… Вы не сможете обрести покой до тех пор, пока не откажетесь от этой жизни…
Бог посмотрел на человека, человек — на Бога.
Потом человек расстался с Богом и пошел к лугу.
Ей по-прежнему было холодно.
Она закрыла глаза и еще крепче прижалась к нему.
На нее нахлынули воспоминания.
Они шли вместе по проселочной дороге. Погода была прекрасная. А может, шел проливной дождь. Она уже не помнила. Но помнила, что он напевал песенку. Песенка была дурацкая, но под нее хотелось танцевать, и она не удержалась. Смотрела на него, пока он пел, и не удержалась. Остановилась машина, водитель предложил подвезти, но они отказались. Чтобы и дальше петь и танцевать. «А люди в машине смотрели на нас так приветливо», — припомнила она, не открывая глаз. Но им-то что: приветливы они или нет. Им вообще не до них. И даже не до самих себя. Все вдруг стало так просто, что ее даже дрожь пробрала. В какой-то момент показалось, что они вообще были голые, но потом она вспомнила, что нет, одежда на них была. А ведь в этот момент она могла поклясться, что точно были голые. Она была одета, она танцевала, смотрела на него и уже не понимала, на кого смотрит, на себя, на него, на весь белый свет с животными, растениями и даже камнями. Она смотрела на все это и думала: «я — избрана, я — девушка, я любима», и считала, что должна любить всех и все, повсюду, даже отшельников, даже безумцев. Но ведь они просто шли по проселочной дороге, и все это было непомерно, недостижимо. Тогда она посмотрела на него снова и подумала, что, возможно, он на это способен и сумел бы научить и ее. Но он витал в облаках, хотя был рядом с ней; во всяком случае тут, кроме нее, никого не было, и он все напевал, а она танцевала и не могла остановиться. Да, он был здесь, но она не могла знать, думает ли он тоже в этот момент об отшельниках и о безумцах. Так они шли по проселочной дороге: он напевал, она танцевала, и оба не подозревали, что думают об одном и том же, и не могли даже поделиться друг с другом своими мыслями, потому что оба знали, что у них все равно ничего не получится и что они не первые и не последние, кому пришло это в голову, а мир устроен так, что шансов нет ни у кого, ни у кого на свете. И все же они шли вперед, потому что у него была она, а у нее — он, и это было безусловно важнее, чем все отшельники и безумцы вместе взятые.