— Нет. И это, возможно, единственное Мое оправдание в твоих глазах. С тех пор, как был создан род человеческий, ни один из вас не умер в полном смысле этого слова. Я слишком поздно осознал, к чему идет дело. Тогда я предоставил земным делам идти своим чередом и принял решение допускать сюда только тех, кто отказывается смириться. Что касается остальных, то есть тех, кто умирает против своей воли, то их Я возвращаю на землю. До тех пор, пока они не поймут. Уже много тысячелетий я жду, пока все вы наконец поймете.
— Да что Ты мне тут заливаешь?
Человек посмотрел на Бога и понял, что Он говорит серьезно.
— Тебе самому, — сказал Бог, — понадобилось три попытки.
Она ушла под воду с головой.
Открыла глаза.
И оставалась под водой так долго, как только могла.
Почувствовала, что задыхается.
Придержала голову руками.
Но дольше выдержать не смогла.
Резко выпрямилась, села, судорожно глотая воздух. Разрыдалась.
Она не плакала уже много лет.
Телефонный разговор несколькими годами раньше
— Алло!
— «С открытым сердцем»!
— Чего-чего?
— Тот фильм называется — «С открытым сердцем»!
Франсуаза повернулась на другой бок. Андрес дотянулся до зажигалки на тумбочке, посветил и убедился, что она проснулась. Посмотрел на часы и сказал в телефонную трубку:
— Ты обалдел, что ли, — три часа ночи!
— Я только что на него наткнулся! «С открытым сердцем»… Я только что вспомнил… Это же ясно!
— Джозеф…
— Ну?
— Ты мог подождать со своим открытием до утра?
— А что?
— Ты разбудил Франсуазу и детей.
— Детей?
— Ты слышишь: Стив… то есть, Джеймс, плачет, а у Франсуазы ребенок в животе бунтует.
— Извини.
Андрес промолчал и тотчас простил Джозефа — на то и старший брат, чтобы звонить ему среди ночи. Он зажег свет и посмотрел на Франсуазу — свою жену. Она улыбалась ему, поглаживая живот.
— Ничего страшного, братец, мы все равно не спали.
— Ты разве не хотел узнать название?
— Хотел, Джозеф, но нельзя же думать только об этом…
— Вот оно что… Не хочешь пропустить стаканчик?
— Нет.
— Почему?
— Я завтра с утра работаю.
— Так я же не предлагаю тебе пропустить стаканчик завтра с утра.
— Джозеф!
— Извини.
Джозеф извинялся уже второй раз, и снова Андрес чувствовал, что сердиться не на что — виноват-то он сам. Ему подумалось: должно быть, Джозеф безотчетно берет его вину на себя. Он пронаблюдал, как Франсуаза вылезает из постели, потом устроился поудобнее и спросил брата:
— Ну и чем ты сейчас занимаешься?
— Да так, салат вот приготовил… фотографии смотрю…
— Какие фотографии?
— А почему ты спрашиваешь «какие фотографии?», а не «какой салат?».
Андрес вздохнул.
— Ну и какой салат?
— Фотографии Клары.
«Тьфу ты!», — ругнулся про себя Андрес и спросил:
— Какие именно?
— Помнишь, мы ездили на выходные в Бретань. Она еще там разгуливала в красных шортах, хотя погода стояла паршивая… А она твердила: «Я купила эти шорты специально, чтобы сюда в них поехать, так что плевать на погоду, буду их носить, и точка».
— Помню, как же.
— Как ты думаешь, у нее все хорошо?
Андрес тяжело вздохнул.
— Откуда я знаю, Джозеф!
— А придумать что-нибудь слабо? Я же тебя не спрашиваю, что ты там знаешь. Взял бы и придумал!
— Джозеф, сейчас три часа ночи.
— Разве я спрашивал, который час?
— Знаешь, братец, это уж слишком! Разбудил, а теперь пристаешь с дурацкими вопросами.
— Извини.
Андрес поморщился и проглотил это уже третье по счету извинение.
— Ну разумеется, с ней все хорошо, — сказал он. — Ты когда-нибудь видел, чтобы Кларе было плохо? Да она бы и в концлагере думала только о себе и развлекалась бы в свое удовольствие.
— …
— Джозеф?
— Она думает не только о себе.
— Увы, но это так, Джозеф.
— Ты не имеешь права так говорить.
— Черт возьми: сейчас три часа ночи, ты разбудил мою жену, Джеймс плачет, и его брат если бы он уже родился, тоже ревел бы, — а я, видите ли, не имею права так говорить!
— Иногда она думает и не только о себе.
— Например? О тряпках? О своей маме?
— Перестань.
— О своей йоге? О театре? О том, какую прическу сделать в следующий раз?
— Да ты понимаешь, что я ее люблю?