– Почему ты ходил на парад на Бродвее? – спрашивает Анна сына. Она держится строго, он – с подчеркнутой вежливостью.
– Чтобы увидеть генерала Вашингтона, мэм. Это был его триумфальный въезд в город.
– Неподобающее место для сына храброго британского офицера, который пал, защищая нас против подобных выскочек. Я удивлена, что ты этого не понимаешь.
– Но, мэм, это же совсем как у Плутарха. Победитель въезжает в покоренную столицу. Как часто человеку выпадает случай увидеть подобное?
– Плутарх писал о героях. О благородных людях.
– Генерал Вашингтон сегодня выглядел героем.
– Хорош герой!
– А какой из себя генерал Вашингтон? – спрашивает Элизабет с некоторой опаской, побаиваясь матери.
– Он очень высокий, я таких высоких людей и не видал. Конь у него превосходный. А как генерал держался! Суровый, неприступный. Время от времени он приподнимал шляпу, приветствуя толпу, но ни разу не улыбнулся.
– Он не может улыбаться, – говорит мать, наслышанная об этом от кумушек, с которыми пьет кофе. – Ему вставные зубы не позволяют.
– Вставные зубы! – недоверчиво повторяет Элизабет. – О, Moeder[7], ты точно знаешь?
– Это всем известно, – отвечает Анна, довольная, что придала беседе надлежащий лоялистский тон. – Они соединены пружинами, верхние и нижние, в глубине рта. Если он не будет плотно сжимать губы, челюсти разъедутся, и все увидят внутренность его рта, а этого ни один джентльмен никогда не показывает. Зубы у него такие же предательские, как его сердце.
– Он выглядел победителем, – говорит Роджер, надувшись. – Уж я-то знаю, мэм. Я там был.
– Меня он не победил, – говорит Анна.
– Он нас всех победил, и нам придется с этим смириться, – отвечает Роджер.
– Роджер, ты слишком взрослый, чтобы тебя выгоняли из-за стола. Пойми, что я больше не желаю слушать, как ты восхищаешься мистером Вашингтоном.
– Я им не восхищаюсь. Я смотрю в лицо фактам.
(12)
Некоторые люди умеют быстро взглянуть в лицо фактам, некоторым это дается не сразу. Анна знает, что сотни лоялистов уже перебрались на север в Канаду, или в британские колонии на северо-восточном побережье, или на острова в теплом Карибском море. Анна флегматична, даже упряма: ее упрямство порождено богатством. Но она не глупа и внимательно слушает последнюю проповедь достопочтенного Кифы Уиллоуби, обращенную к пастве в церкви Святой Троицы.
На этот раз он вдохновлялся стихом из 137-го псалма[8]:
– «Како воспоем песнь Господню на земли чуждей?» Ибо не чужда ли нам отныне сия земля? Песни, знакомые нам, песни верности нашей родине и благодарности ей больше не звучат здесь. Разве не видели мы, как отступали из Нью-Йорка британские войска? Они маршировали с высоко поднятой головой, ровными рядами. А что за мелодию играл оркестр, когда они шли к ожидающим их кораблям? Не была ли то песня «Мир перевернулся»? Возлюбленные братья и сестры, эти слова как нельзя более подходят к нашему нынешнему душевному состоянию. Разве не оказались они чистейшей правдой? Когда-то это была всего лишь веселая песенка, но в сей день она стала мрачным комментарием к нынешним и будущим временам.
И так далее и тому подобное. Но вкратце проповедь сводилась к тому, что достопочтенному Кифе намекнули: его амвонная риторика более не популярна в городе, ставшем столицей Соединенных Штатов, и ему следует признать победу американцев. Не все прихожане разделяли его чувства, ибо некоторые из них склонялись на сторону мятежников, а иные считали, что благоразумно смириться с фактами – лучшая стратегия в городе, где они родились и где надеялись прожить всю жизнь. Конечно, среди них попадались и лоялисты, но у сих последних было неспокойно на душе. Им били окна, на их стенах малевали грубые послания. Но достопочтенный Кифа был не из тех, кто признает поражение. Он услышал зов; сей зов донесся из северного города Галифакса, где британская власть до сих пор незыблема. Туда и намерен направиться достопочтенный Кифа, чтобы воспеть от песней Сионских на более благоприятной почве. Разве не изменит он своим принципам, отказавшись последовать такому зову? Разве хоть кто-либо из его прихожан может вообразить себе подобное? Итак, достопочтенный Кифа собрал пожитки и вместе с женой и детьми (коих именовал исключительно своими оливковыми ветвями) намеревался вскоре взойти на корабль, после чего прихожане Святой Троицы его больше никогда не увидят и не услышат. Проповедь была блистательная, кое-кто из слушателей рыдал. Однако некоторые другие, вероятно зараженные новым американским юмором, знали, что достопочтенный Кифа несколько месяцев плел интриги, организуя этот самый зов. Но они из вежливости прятали улыбки.