– Позже, – кивает та.
– Тогда оставьте мне свой телефон, – любезно просит Фитоняша.
Она решает взять эту особу под наблюдение. Она подпустит её к себе, чтобы не спугнуть. Скорчит невинную дурочку. Будет болтать на безобидные темы, а в тайне следить за ней. Отмечать выдающие мелочи. Собирать улики. Которые укажут истину. Всё равно свет прольётся на тщательно заштрихованную правду. Как невозможно долго скрывать беременность, так и исчезновению друзей найдутся объяснения. Истина выступит. Проявится, как невидимые чернила, когда листок кружит над пламенем свечки.
Тихо тикают часы. Только если раньше их тиканье было нейтральным, шло в никуда из ниоткуда, текло само по себе, то теперь оно отсчитывает, неумолимо приближая что-то страшное. Как бомба, поставленная на таймер.
Оказывается, теперь уже часы учатся у бомб. Берут к них уроки. Почему только не бомбы подражают часам? Вот было б здорово, если бы бомбы разучились взрываться, а просто указывали текущий час. Никто бы не погибал. Школы были бы в безопасности. Войны потерпели убыток своей эффективности.
Но – нет. Впереди – взрыв.
Фитоняша может подготовиться к нему, встретить его наряженной и осведомлённой. Так она не позволит боли себя сломить. Забавно. Она собирается на свидание с болью. Даже предвкушает его.
Достижение любой цели всегда приятно.
Сосиски
Темнота ночи похожа на плотную непроницаемую ткань без дырок. Без малейших просветов. Полотно толстое и абсолютное. Холод сковывает сильнее. Гот дезориентирован. Не различает собственных пальцев. Двигаться невозможно. Тьма пеленает его в кокон. Ветер расшатывает дверцу, как молочный зуб. Вот-вот освободит десну дверного проёма и положит под подушки в ожидании зубной феи.
Тело Гота колотится. Трясётся, будто в массажном кресле. Вибрирует, как телефон, на который звонит неизвестный номер. Первые цифры, однако, выдают чужой регион, что означает навязчивую рекламу. Что означает, дело не в нём. Никто не стремится справиться о его самочувствии, самоопределении и прочих важных вещах.
Впереди долгая ночь, пропитанная одиночеством, как тряпка хлороформом. Это пугает и утешает одновременно. Гот изолирован, будто больной. Впрочем, так оно и есть. Но берегут вовсе не его от мира. А мир от него. Вдруг ему захочется ещё разок продемонстрировать искусство вандализма?
Слышится, как кто-то скребётся в двери. Топчет снег. Пыхтит. Поскуливает. Собака? Вряд ли, но, может, и волк. Готу боязно сталкиваться со зверем. Вдруг забредёт и от голода покусает его? Вдруг какая-то псина уже лакомится Чмо? От этих мыслей тошнит. Мутит. Гот напрягается, готовый дать отпор. Обостряет органы своих жалких чувств. Но животина вскоре оставляет его в мёрзлой тишине.
Гот дрожит, как стакан во время землетрясения. Выдержит ли он? Или Паника нарочно оставила его вдалеке от цивилизации, чтобы он, лишённый здравого рассудка, незаметно для себя и для всех скончался? Что если её благородная помощь – всего лишь загримированная месть? Месть способна сливаться с фоном. Затаиваться. Выдавать себя за искреннюю поддержку. Чтобы выпад был неожиданным и больным.
Как Гот мог дать согласие на то, чтоб его замуровали? В гнилом домике в лесу. Он здесь сгинет. Он точно сгинет. Впрочем, так ему и надо. Всё равно бороться не за что. Гот, собственно, согласен на смертную казнь.
Изнурённый парень застывает, как окорок в морозилке. Онемение щадит его. Позволяет сомкнуть глаза и покинуть сознание. Отдохнуть от сложных вычислений, гипотез и предположений своего будущего. Которое запутано…
…На следующие сутки находит себя помятым и почти перерождённым. Чистым. Эта чистота противоречит усталости. Гот встаёт, разминая конечности. Открывает шкафчики, ища что-нибудь съестное. Углубляется в закуток, сколоченный под баню. На сыром полу малиновеет пятно. Похожее на половик. Края его обрамлены белой каёмкой. Экзотический стелящийся гриб жутко красив. Смотреть на него – не говоря о том, чтобы трогать – неприятно. Гот обшаривает каждую полочку, наполняя пальцы занозами, но никакой сушеный пряник не караулит вершину пищевой цепочки.
Гот робко выбирается на улицу. Ожидал увидеть блестящее полотенце снега сголуба, но вместо этого пялится на скомканные огрызки бумаги увеличенного размера. Вокруг деревья: голые сосны и ветвистые берёзы. Они неупорядоченно сгрудились, словно дети выпускного класса для общего фото.
Гот выгуливает себя, считая это чем-то благотворным и оздоровительным. Готу неуютно оттого, что деревья пристально следят за ним. Водят вокруг хоровод, хотя он не именинник. Только виновник, но не торжества, а трагедии. Неужели вокруг виновников этого тоже крутятся, точно лёд и пыль вокруг Сатурна?