— Пани не принимает во внимание еще одного обстоятельства, с которым мы не можем не считаться, — заметил прокурор. — Я имею в виду сообщника или сообщников. Пани Бирчицкая вышла, позаботившись о том, чтобы дверь осталась незапертой. Покойница тоже ушла из дома, а тем временем в дом пробрался сообщник, которому подсказали, что именно следует искать…
— В таком случае либо сообщник дебил, либо Гражинка польского языка не знает, — опять не выдержала я. — Кретину рассказали, что искать и где, а он не нашел? Что так смотрите на меня, пан прокурор? Ага, понимаю, сообщник мог быть иностранцем и не понять Гражинку или не так понять, опять незнание языка подвело. Но Гражинка знала только о марках и ни о чем больше, а марок он не тронул. И согласитесь, если бы Гражинка ему толком сказала, что искать и где, не сотворил бы он такого беспорядка в доме, теряя при этом драгоценное время. Схватил бы свое — и в кусты. Нет, мне очень жаль, но в таких предположениях логики ни на грош. Не говоря уже о характере Гражинки.
Старший инспектор возмутился.
— Да почему вы так уверены в Гражинке?
Точнее, откуда такая уверенность, что ваша Гражинка интересовалась только марками и ничем больше?
Я извлекла вещественное доказательство и потрясла им перед носом правосудия.
— Уверенность вот в этой переписи филателистической коллекции Фялковского, составленной Гражинкой собственноручно. Это, скажу я вам, была та еще работа! Девушка не просто переписывала списки, имеющиеся у Фялковского, она сравнивала каждую марку с ее фактическим наличием в коллекции и проверяла ее по всем статьям в каталогах. Занятия с лихвой хватит на два дня, и делала она это как раз в те самые два дня, перед отъездом в Дрезден. Не раньше.
Вижу, пан прокурор собрался задать мне вопрос.
Нет, раньше составить эти списки Гражинка не могла, поскольку ни она, ни я не могли предвидеть неожиданного выезда в Дрезден, а значит, посещения Болеславца. Если честно, она-то, может, и догадывалась о свадьбе, но уж никак не могла догадаться, что я ей испорчу поездку требованием непременно, срочно составить для меня копию коллекции Фялковского.
Старший комиссар не унимался. Вот формалист дотошный!
— Давайте все-таки уточним еще раз: выходит, и посещение покойницы Гражиной Бирчицкой, и двухдневное пребывание в ее доме — все это по вашей инициативе, шановная пани?
— Если уточнять, — не выдержала я, — то не только по инициативе, но и под моим очень сильным нажимом. А Гражинка — девушка уступчивая.
— А с чего это вы так сильно нажимали?
И почему сами не могли этим заняться, обязательно нанимать человека?
С тяжким вздохом пришлось начинать сначала. О моей работе, о моей страсти филателистической, о долгих поисках коллекции Фялковского, смерть которого была явно преждевременной. С его сестрой никто, кроме Гражинки, ни в жизнь бы не договорился, а она очень исполнительный и надежный человек, на нее всегда можно положиться. Вот и теперь, когда я заполучила список марок Фялковского, обнаружила среди них очень ценный для меня экземпляр. Я бы охотно приобрела его у наследницы. Но наследница, увы… А вам, случайно, не известно, к кому теперь перейдет коллекция Фялковского и с кем мне вести переговоры? Я слышала, объявился какой-то племянник.
— Да, — неохотно признался прокурор, предварительно долго, молча соображая, говорить ли мне об этом. — Среди писем обнаружилось и его письмо, в котором он высказывает свое желание унаследовать коллекцию, но все это еще будет очень не скоро, оформление наследства занимает очень много времени…
— Это я знаю, — опять перебила я чиновника. — Тем более что, насколько мне известно, завещания не было?
И сообразила, что я излишне часто встреваю в разговор, задаю бестактные вопросы и к тому же не даю людям закончить фразы, что уж вовсе бестактно. Права была Гражинка, невысоко оценив мои дипломатические способности. Как же я себя глупо веду! Даю понять стражам закона, что они балбесы недоразвитые, я вон сколько прочих промахов под нос полиции сунула, а ведь намного умнее было представиться идиоткой, робко и с почтением взирающей на сильных мира сего, наверняка величайших специалистов в своей области, с восхищением воспринимать каждое их слово и с раскрытым ртом ловить следующее. Ведь очевидно — раздражаю я их безумно, с трудом сдерживаются, чтобы не выгнать меня пинками вон из комендатуры, да еще и служебных собак науськать.
Не сделали они этого, имея, наверное, крепкие нервы. Более того, прокурор, устремив взгляд куда-то вбок (чтоб лишний раз не глядеть на вредную бабу), даже соизволил пояснить:
— Было завещание. Странное, правда, какое-то, но вполне правомочное. Наследует и в самом" деле племянник. Минутку. Пани приходилось слышать имя Тадеуш Тандала?
— Как вы сказали? — поразилась я.
— Тандала Тадеуш, — покорно повторил прокурор.
— В жизни о таком не слышала, не так-то легко забыть столь необычное сочетание имени и фамилии. Кто такой?
— А о Петре Гулемском слышали?
— Тоже нет.
— А о Юзефе Петшаке?
— Тоже… Нет, что я несу, одного Юзефа Петшака я знаю, впрочем, и имя, и фамилия довольно распространенные.
— А кто такой ваш знакомый Юзеф Петшак?
— Пожилой мужчина среднего возраста. Мне он известен как филателист и нумизмат, даже больше нумизмат, чем филателист. Познакомилась я с ним давно, на скачках, уж и не помню, кто нас познакомил, я в те годы часто бывала на ипподроме. Мы несколько раз там встречались, говорили или о лошадях, или о марках, раз как-то я даже была у него дома. И по телефону с ним несколько раз говорила.
— Где он живет?
— На Бельгийской, второй дом от угла Пулавской. Второй этаж.
— А к нему домой вы зачем приходили?
— Ну как же, чтобы поглядеть на его коллекцию. Была у него одна интересная марка с ошибкой, наши боксеры наоборот, а я такого никогда не видела, вот и нанесла ему визит. И еще хотела как следует рассмотреть его монеты, через лупу, особенно серебряные, которые чернеют.