— Это как раз тот металлолом, который пани тогда тащила? Где его только нашел сын пани?
Баба покраснела, как свекла, потом побледнела и, сорвавшись с места, бросилась притворять дверь в подозрительное помещение. Оказалось, дверь совсем перекосилась и не желала плотно закрываться. Она ее захлопывала, а та моментально распахивалась и опять являла мне весьма заманчивое зрелище. Мимоходом подумав о том, как же человеку в таких условиях удается создавать в туалете желанный интим, я внимательно следила за безуспешными попытками хозяйки отгородить меня от притягательного зрелища и заметила на обратной стороне двери: ага, вот и щеколда. А снаружи никакого засова не было. Наверное, если хотели дверь закрыть, придвигали стул потяжелее и припирали ее.
Поскольку поблизости такого стула не предвиделось, баба в полном отчаянии отказалась от дальнейшей борьбы с дверью и, обессилев, села на место.
— Да я точно не знаю, — тяжело дыша, неуверенно заговорила она. — Веся собирает лом всюду, где попадется. И вовсе эти ящики не такие уж тяжелые, тогда в мешках были другие тяжеленные железяки. Всякие, я и не знаю толком какие. Мешки сынок сам распаковал, но пока еще не отвез лом в скупку. Сказал, надо привезти оставшиеся ящики, чтобы сдать уже все вместе.
— А где ж он их оставил? — бесцеремонно допытывалась я, как и положено полной идиотке. — А те мешки, что мы с вами давеча тащили, пани откуда волокла? Издалека небось?
— Да где ж мне издалека притащить такую тяжесть? — как могла, упиралась баба. Ей явно не хотелось отвечать на бесцеремонные вопросы, но ведь я помогла ей довезти мешки, а теперь интересовалась, похоже, из простого любопытства. И хозяйка, вопреки собственному желанию, добавила:
— Там, недалеко, есть такая сараюшка… А пани зачем это знать?
Я потягивала чай, судорожно пытаясь поскорей придумать, как же себя лучше вести дальше.
Попыталась представить себя на ее месте. Предположим, что это мой сын крадет., и, холера его возьми, может, даже убивает, а тут совершенно посторонняя баба упорно допытывается о подробностях… Зачем это ей? И что я, например, делаю? Я упираюсь и изо всех сил защищаю своего сыночка. Ага, значит, надо что-то соврать, придумать что-нибудь наиболее правдоподобное. Скажем, железные ящики привез откуда-то приятель сына. Нет, приятеля я не знаю, ни разу не видела. Или вот еще вариант: ниоткуда ящики сынок не брал, покойница сама ему их отдала, разумеется, когда еще не была покойницей.
Отдала пустые, за ненадобностью. А если эта настырная пани упрется и захочет рассмотреть ящики повнимательнее? Там, под лестницей?
Как-то плохо чувствовала я себя в роли матери преступника. Легче уж себя представить преступницей. Ведь эта женщина с самого начала и до сих пор вела себя совершенно естественно, не лгала мне, не придумывала отговорок.
А местонахождение ящиков, по всему видно, играло существенную роль во всей этой истории, вон бедная женщина совсем извелась, не зная, как выпутаться из сложного положения. Сразу видно: врать не привыкла, теперь отчаянно пытается просто отвлечь мое внимание от ящиков, сменить опасную для нее тему разговора. И, отвечая на ее вопрос, я беспечно заявила:
— А все дело в том, проще пани, что такие ящики мне доводилось видеть. В них некоторые люди хранят свои коллекции, например, — не буду уж совсем припирать беднягу к стенке, — филателистические. А ведь я, уж скажу пани правду, вела переговоры с паном Фялковским, а потом с его убитой сестрой. У них были альбомы с марками, которые я собиралась купить. Так что очень может быть, что эти альбомы покойник держал в таких вот ящиках. И уж не знаю, может, преступник, который украл коллекцию, выносил ее из дому в таких ящиках или еще в доме вытряхнул все из них, а ящики потом за ненадобностью выбросил. А ведь в ящиках могло и заваляться что-нибудь для меня ценное или потом, уже по дороге, вывалиться, чего преступник не заметил. Ведь эти марочные коллекции выглядят иногда как груда совсем ненужного бумажного хлама, он мог и вытряхнуть. А уж мне так хотелось приобрести коллекцию пана Фялковского, так хотелось, представляете, какое разочарование пришлось пережить. Ведь специально из Варшавы я сюда к нему приезжала и еще свою сотрудницу присылала. Вот и надеюсь, может, хоть что-нибудь уцелело. Потому и спрашиваю, откуда ваш сын брал эти ящики.
Похоже, я совсем заморочила голову бедной женщине. Вот сейчас в ее глазах полнейший ужас. Она никак не может решить, кто я: враг, просто сочувствующий человек или вовсе сообщник? Впрочем, Веся вполне мог оказаться совершенно ни в чем не повинным, с преступлением никак не связанным, но его мать боится сказать лишнее слово, чтобы ненароком не навредить сыну, не впутать его в неприятную историю. Ведь биографию этого Веси трудно назвать кристально чистой. Мое же упорство вполне может привести к нежелательным осложнениям для сына. Да, на месте этой женщины я бы сама хорошенько подумала, прежде чем что-то произнести.
Как и следовало ожидать, недоверчивость взяла верх.
— Да они просто на дороге валялись, — как можно небрежнее проговорила баба. — Веся уже нес свои мешки, видит — валяются ящики… Атак как он торопился, то меня и попросил. Сходи, говорит, мама, — там на дороге валяется очень ценный металлолом. Может, кто из бывшей МТС выбросил или еще кто. А в наше время такое случается нечасто. Ну я и пошла. Остальное пани уже знает.
Теперь она несла уже явную ложь, это я сразу почувствовала, как и то, что пора мне прекратить свои приставания. Не покажет она мне место, откуда тащила лом, скорее всего, просто доведет до первого попавшегося поворота дороги. Нет так нет.
— Ничего не поделаешь, — вздохнула я. — Жаль. Ну, не буду больше отнимать у пани время. Можно посмотреть, в ящиках никаких бумажек не осталось?
Готовность, с которой женщина бросилась демонстрировать мне ящики, лучше всяких слов свидетельствовала о том, что они пусты. Можно было бы и не трудиться смотреть, но я все же взглянула. Затем извинилась перед несчастной женщиной и вышла.
Сев за руль, я ненадолго задумалась. Чего, собственно, я добиваюсь? Кляссеры с марками лежат спокойно в опломбированном доме, никто их не тронул. Пропала нумизматическая коллекция, но мне до нее нет никакого дела. Да и вообще преступление меня никак не касается, следствие провожу не я, тогда какого черта я занимаюсь всем этим? Из-за Гражинки? По глупости ее считают главной подозреваемой. Скорее, не по глупости, а из-за полного отсутствия других кандидатур. Или из-за их избытка? Ведь преступником мог быть любой негодяй, польстившийся на добро Вероники, добро мнимое, но о нем столько болтали все соседи. И не обязательно преступнику быть местным, мог им оказаться и заезжий гастролер, прослышавший о предполагаемых богатствах старой одинокой женщины. Повезло этому подонку — никто его не видел. Вернее, видела Вероника. Застала на месте преступления. Значит, ей не повезло. На самом деле кандидатур в подозреваемые может быть множество, а следствие ведется из рук вон плохо. Куда они подевали микроследы? Идиоты, вцепились в Гражинку, упустив из виду все существенные обстоятельства, и теперь вот мне приходится заниматься их работой. Будто мне делать нечего!