И мне повезло. Я обнаружила вещественное доказательство. Во всяком случае, таковым оно мне представляется.
Тут я достала из сумки нумизматический подносик и положила его на стол перед комиссаром полиции. Тот внимательно оглядел его, затем устремил на меня вопрошающий взор.
Я не заставила себя упрашивать, но мысленно все твердила себе: «Тактично, спокойно, с достоинством. Без хвастовства».
— Если это не подставка от нумизматической коллекции Фялковского, то я персидский шах. Нетипичная, согласна, такие вещи чаще встретишь в музеях, чем в частных коллекциях, и все же… Я очень старалась не стереть отпечатки пальцев.
Услышав про отпечатки пальцев, полицейский резко отдернул уже протянутую к подносику руку и поинтересовался:
— Откуда она.., оно.., у пани?
Нет, я не ляпнула, что они сами давно должны были установить наличие нумизматической коллекции в доме Фялковских, хотя мне очень хотелось их упрекнуть. Боюсь, будь тут прокурор, я бы все же ляпнула. Не терплю прокуроров.
Но раз его нет, над полицией издеваться я не намерена. И спокойно, по-деловому описала свои вчерашние похождения. Естественно, старший комиссар поинтересовался, с какой стати я вообще полезла в заброшенный дом.
Пришлось признаться: из-за металлолома — и в подробностях описать трудягу Весю и его несчастную мать. А так не хотелось впутывать несчастную женщину в это дело!
— Ее фамилии не знаю, но она ни при чем, железяки собирает ее сын. Очень надеюсь, что не он убийца…
— Копеч, — не стал темнить полицейский. — Его зовут Веслав Копеч, хорошо известная нам личность. Если даже выяснится, что убийца он, то все равно — лишь исполнитель, а мы ищем заказчика. Впрочем, кто их знает… Хорошо, что сказали, надо будет с ним серьезно побеседовать. А что пани там еще нашла?
Я передала полицейскому все трофеи, за исключением пряжки от брюк. Да и не было ее в моей сумке, пряжку я оставила Гражинке и позволила себе на время забыть о ней. Власть по-прежнему не питала ко мне теплых чувств, об этом недвусмысленно свидетельствовало выражение лица моего полицейского собеседника.
И в то же время он вроде бы немного смягчился.
Во всяком случае, счел нужным признаться неприятной бабе:
— Вот так всегда бывает, когда хватаешься за первую попавшуюся версию, лежащую на поверхности, тем более, что все вокруг только о ней и твердили. Знаете, когда довлеет стадное чувство… Свидетели.., к черту таких свидетелей!
Ого! Такое признание дорогого стоит. Я поняла его как косвенное одобрение моей деятельности и воспрянула духом. Может, все же удастся установить контакт со следствием?
Меж тем старший комиссар звонком вызвал кого-то (сидя спиной к двери, я не видела, кого именно) и потребовал:
— Гжелецкого!
Несколько минут назад я собственными ушами слышала, что именно Гжелецкому поручено составить протокол показаний жертвы насилия, а тут опять его требуют. Худо, должно быть, в комендатуре полиции с кадрами, вот и приходится одному пахать. Хорошо, что только подумала, а не высказала этого ценного наблюдения вслух, ибо сержант появился моментально.
— Эта Ханя твердо стоит на своем — ее насиловал Веслав Копеч, — с порога стал докладывать сержант. — Ни слова правды. Девки за ним толпами бегают, сами на шею вешаются, никаким насилием и не пахнет. А Рудковна уперлась — пусть женится на ней. Вот она и хочет его заставить — с нашей помощью. Парень и не думает жениться.
— На редкость глупая девка, только себя позорит, — заметил начальник.
— Точно, пан старший комиссар! И сама по себе глупая, да еще Завадская подлила масла в огонь, чтобы отомстить Веславу, напустив на него эту дуреху. Никаких следов насилия нет, уже сошли, по словам Рудек, а тогда, по горячим следам, она не пошла за справкой в поликлинику, думала, по-хорошему все уладится.
— А когда это было?
— Почти полторы недели назад, одиннадцатого.
— Когда?!
— Одиннадцатого.
— Точнее! Она говорила, во сколько именно? Утром, вечером?
— Говорила. Уже смеркалось, когда они пошли в их новый дом, где-то около шести, а вышли около одиннадцати.
— Долго же он ее насиловал, — вырвалось у меня.
— Крепкий парень, — подтвердил комиссар. — Главное же.., значит, убить Фялковскую он не мог.
А она не соврала, твоя глупая Ханя?
— Никак нет, соврать — это не для ее ума дело, — презрительно фыркнул сержант. — Злость ее так и распирает, шипит, как разъяренная кошка. А если бы знала, что предоставляет парню алиби, ни в жизнь бы не призналась!
Очень уж она зла на него. Мы бы тогда ни о каком насилии и не слышали.
— Вот и получается, что парню ее злость оказалась во благо, — философски заметил старший комиссар. Вспомнив, что в кабинете присутствует посторонняя особа, он обратился к этой особе:
— Вот видите, только возникнет новая версия — и сразу рассыпается в пух и прах.
Однако все же допросить Копеча придется. А ты, Тадик, возьми вот эти штучки, пусть Метек отпечатки немедленно проверит. Да, проше пани, работки вы нам подбросили, но я рад. Так, между нами, я лично на Бирчицкую не ставлю, это прокурор в нее вцепился, а не я. Хорошо, мы ее отпустим под вашу ответственность. Только пусть из страны пока не выезжает.
Я заверила, что охотно беру на себя такую ответственность, это в моих интересах, Гражинка нужна мне в Варшаве, а не где-нибудь на антиподах.
— Ага, вот еще что, чуть не забыла, — скороговоркой добавила я. — Ведь в деле об убийстве некоторым образом замешаны и мои интересы.
Я давно хотела купить у Фялковского его филателистическую коллекцию, к тому же именно по моей просьбе пани Вероника дала возможность моей сотруднице ознакомиться с данной коллекцией. Теперь же, после смерти пани Вероники, коллекция, по всей вероятности, перейдет к очередному наследнику. Могу я у вас узнать, кто он и как с ним связаться? Пока он не разбазарил коллекцию. Там есть одна марка, которую я давно ищу. Если не трудно, его фамилию. Старший комиссар не сразу назвал мне желанную фамилию, сначала хорошенько подумал, не нанесет ли это какого-либо ущерба следствию. Решив, что не нанесет, заглянул в папку — Каминский, из Варшавы. Патрик Каминский.