— Ну так этот Кубусь себе мягко стелет… — начал было Януш, но я не дала ему закончить.
— Погодите, тут только что какой-то тип позвонил. Может, это Патрик? Что-то говорили обо мне и сделали из меня кладбищенскую гиену, вроде я должна беречь наследство, а я, может быть, теперь вожу в своей машине бомбу?
Гражинка вздрогнула, а Януш явно встревожился.
— Ты ничего ни о гиене, ни о бомбе не говорила.
— Не успела. Сегодня все утро мы с тобой только и делаем, что беспрестанно говорим по телефонам, так у меня и из головы вылетело. Сразу после Гражинки кто-то позвонил, и незнакомый мужской голос сообщил, что в моей машине имеется что-то чужое, не мое, а мне нельзя к этому прикасаться. Холера! Так что же, саперов вызывать? Я сама ни за что в машину не полезу!
Януш сорвался с дивана.
— И она молчит! Вряд ли бомба, но посмотреть на это необходимо! Где ключи? Немедленно идем к машине!
Разбежался! У меня не было ни малейшей охоты без особой потребности пользоваться своей ненавистной лестницей, за долгие годы проживания на пятом этаже она сидела у меня в печенках. Если что-то там лежало в моей машине, пусть еще полежит, никуда не сбежит, и завтра успеем наглядеться. А сегодня я вообще не собиралась выезжать. Бомба? Ну и что? Если ее не трогать… И вообще по поводу своей машины я никогда особенно не переживала. Помню, раз мне позвонил некий тип с сообщением, что разбил мою машину, по всем правилам припаркованную в положенном месте. Должно быть, глины его заставили звонить, не иначе. Очень вежливо говорил, извинялся, имя-фамилию и адрес сообщил. Дело было в воскресенье, в мои планы не входило выезжать, я и не тронулась с места из тех соображений, что от моего взгляда на нее машина не исправится сама по себе, а мастерские по воскресеньям не работают.
Это было еще в прежние времена. Теперь я просто позвонила бы в автосервис по срочному номеру, и мне все отремонтировали бы в лучшем виде. Но в те времена такого сервиса еще не было, так что машина стояла и дожидалась своего часа.
Вот и теперь я не двинулась с места.
— А какой смысл? Он сказал — не смотреть, так что пользы не вижу, нельзя не только разворачивать, но даже и трогать. Пускай себе полежит спокойно.
— Нет, ты серьезно?
— А ты и в самом деле считаешь, что если полежит немножко, то непременно взорвется?
Или прокиснет?
— Опомнись! А если это Патрик?
— Не знаю. Может, просто кто-то глупо пошутил. И ради какого-то кретина я, как последняя дура, стану бегать по лестнице туда-сюда?', Поскольку и Януш, и Гражинка прекрасно знали о моем отношении к лестнице в подъезде, они не нашли никаких контраргументов.
Спустя какое-то время Гражинка беспокойно заерзала.
— А вдруг., а вдруг, — жалобно прошептала она, — хоть что-нибудь прояснится.
Я уже собиралась гневно прикрикнуть на девушку, нечему тут, дескать, проясняться, как вдруг в глубине души у меня что-то прошелестело. Таким, знаете, бумажным шелестом. А, чтоб их черти всех побрали! И вспомнились некстати строчки из проклятого письма, мол, я делаю что-нибудь только тогда, когда мне это выгодно, а на других — наплевать. А ведь если честно, это именно из-за меня Гражинка впуталась в проклятое преступление, впуталась лично, а может, и Патрик тоже каким-то боком из-за меня… Если бы она тогда не поехала в Болеславец…
— Чтоб вам всем лопнуть вместе с этим телефонным Идиотом! — не удержалась я, хоть в словах давая исход чувствам. Но с места поднялась.
Януш проявил заботу:
— Если хочешь, я один пойду.
— Еще чего! Погибать — так вместе! Ну чего вытаращился? От взрыва погибать. Как романтично!
Ясное дело, по лестнице я стала спускаться не из-за романтизма, а из любопытства. Ну а кроме того, лишь я могла достоверно подтвердить, что именно в моей машине принадлежит мне.
Возила же я всегда множество вещей, которые постороннему человеку могли показаться ненужными и мне не принадлежащими. Скажем, запас целлофановых мешочков (на всякий случай), каталоги парижских ресторанов (пригодятся), резиновые сапоги, сетки для ловли янтаря, кучи застарелой корреспонденции и еды для собак. Это все, что мне вспомнилось. А еще наверняка целая куча того, о чем я не успела вспомнить, спотыкаясь на проклятой лестнице и ступая осторожно, ибо не один раз уже подворачивалась щиколотка. Ворча и проклиная все на свете, я наконец покончила со ступеньками, но облегчения не испытала, потому что знала: скоро придется карабкаться по ним вверх.
Чужая вещь в моей машине сразу бросилась в глаза, как только мы раскрыли багажник. Это оказался длинный сверток размером с большой чемодан, аккуратно завернутый в плотную бумагу и со всех сторон оклеенный скотчем. Нет, такого совершенно точно в моем автомобиле не было, это явно посторонний элемент.
— Если это бомба, то выглядит прямо-таки ужасающе, — скептически заявила я. — В состоянии смести с лица земли весь город. Послушай, не тюкает?
Наверное, мои слова произвели впечатление. Довольно долго мы все трое прислушивались в напряженном молчании. Нет, не тюкало, сверток каменно молчал. Януш попытался его поднять.
— Тяжеловато, но, пожалуй, справлюсь.
Я удержала его, напомнив:
— Этот гипотетический Патрик настоятельно просил не трогать сверток. Не пытаться распаковать и так далее. Сдается мне, это добыча преступников.
Януш оставил сверток в покое, а Гражинка издала сдавленный звук.
— Ты думаешь… — начал было Януш, но я не дала ему продолжить.
— Думаю. Иногда это со мной происходит.
Вот ведь был разговор о сохранении наследства, и при этом каким-то боком упоминалась я.
Мысль неплохая. Патрик стибрил коллекцию дядюшки, на время надо было куда-то пристроить — вот и пристроил. Вряд ли кому-нибудь придет в голову мысль искать ее в моей машине.
В мой багажник он мог затолкать коллекцию еще в Болеславце, я багажник вообще не открывала, ездила с маленьким саквояжем и ноутбуком, держала их на заднем сиденье. Оставляя машину, не включала защитную сигнализацию, чтобы не выла, так что любой мало-мальски разбирающийся в машинах мужик без труда мог забраться в багажник. Мое личное мнение — это коллекция покойного Фялковского. По размеру подходит, если монеты как следует упакованы.
— Ты думаешь, они на тех самых подносиках?
— Надеюсь. Альтернативой было бы вытряхнуть монеты из подносов и побросать небрежно в мешок. Тогда многие из старинных монет наверняка были бы испорчены. Коллекционер так не сделает. У меня бы рука отсохла, не знаю, как у Патрика.