В некоторой задумчивости Януш стоял над раскрытым багажником. Наконец сделал заключение:
— При всем моем глубоком уважении к нумизматам, этот наверняка совсем спятил. Ведь вот же оно, доказательство преступления, перед нами! И одновременно мотив другого. Патрик обвиняется следователем в похищении ценной коллекции, непосредственно связанной с убийством. Если бы похищенное так и не было обнаружено, а он по-прежнему упирался бы и отрицал свою вину, остались бы сомнения, которые суд всегда трактует в пользу подсудимого. Получается, он сам признается, что украл? И отдает похищенное в ваши руки?!
— Ох, — простонала Гражинка. — Он на все способен.
— Ну не знаю, — одновременно заявила я, тоже как следует осмыслив происшествие. — Может, таким образом он решил сохранить коллекцию. И не такая уж она ценная, не систематичная, монеты разноплановые во всех отношениях, то в лес, то по дрова… И вместе с тем, насколько мне помнится, там в полном комплекте только польское межвоенное двадцатилетие…
И он не может не знать, что при отсутствии наследника такая ценность перешла бы в собственность государства и стала бы украшением любого музея. Думаю, он верит в нас и надеется, что мы поступим умно…
— Пока же вообще не знаем, что это такое, только предполагаем, — возразил Януш. — Необходимо убедиться, и я забираю все это в квартиру!
Я не стала протестовать. Имея достаточно большой жизненный опыт, я тут же предположила, что вот именно этой ночью у меня уведут машину. Вместе с бесценным свертком. Разве не так бывает в жизни? Продолжительное время все тихо и спокойно, я бросаю машину где попало и даже не включаю сигнализацию, и вдруг в самый неподходящий момент ее крадут. Будь эта машина в своем предыдущем состоянии, уж я как-нибудь пережила бы, но теперь, с бесценным свертком… Да меня тут же хватит кондрашка!
Итак, мы поднялись в квартиру, и Януш с шумом бросил сверток на стол. Пришлось ему немного потерпеть, ведь я не сообразила смести со стола весь хлам, которым тот был завален.
Мы с Гражинкой лихорадочно принялись запихивать бумаги под диван, причем листы корректуры то и дело валились на пол из наших трясущихся рук. Но я решила: под диван! Там, по крайней мере, все окажется в одном месте, пусть и не по порядку. И в миллионный раз подумала о том, как же не хватает в моем доме горизонтальных плоскостей.
Стол расчистили, Януш с облегчением грохнул на освободившееся место тяжесть и, уже не испрашивая нашего разрешения, принялся энергично распаковывать сверток.
Наши предположения оправдались. В коллекции Фялковского я увидела лишь один из подносиков, но этого оказалось достаточно. Вот они все, тесно прижатые друг к другу и заполненные коллекционными монетами, лежали теперь на столе в моей квартире. Уложены были аккуратно, в идеальном порядке. Только, как мне показалось, на некоторых подносиках была несколько нарушена хронология, так что рядом со средневековыми раритетами достойно возлежали польские довоенные монеты. Выходит, все же какой-то непорядок наблюдался. А кроме того, на свертке отдельно лежал маленький нумизматический кляссер, все отделения его тоже были заполнены старинными монетами. Я восприняла этот кляссерок как привет от подносика, затерявшегося в доме.., как его… Баранека.
Глядя на коллекцию, Януш открыл Америку:
— Это она.
— Она, — не стала я спорить. — И что теперь?
Гражинка потрясенно взирала на раскрытый сверток.
— Все, решила! — вдруг разжала она сомкнутые уста. — Становлюсь алкоголичкой. У тебя не найдется чего-нибудь подходящего? Домой вернусь на такси.
Я не стала спорить. Как временный выход это, пожалуй, самое разумное.
И я устремилась в кухню за коньяком.
В кухне я застала то, что планировала на ужин. Содержимое горшка выкипело почти полностью, остатки в виде густой ослизлой каши булькали на самом донышке. Мелькнула мысль процедить их через дуршлаг и подать в качестве густого мусса, не знаю, вкусно ли, зато уж наверняка калорийно, но сообразила: на троих не хватит. Выключила газ, стараясь не смотреть на залитую пригоревшей кашей плиту, вспомнила об омлете, махнула рукой и вытащила коньяк. И бокалы. В конце концов, лекарство человеку нужнее.
В комнате тем временем Янушу удалось добиться кое-чего от Гражинки.
— Нет, он не совсем безголовый, — с трудом приходя в себя после пережитого потрясения, проговорила девушка. — И мне кажется, он избрал какой-то вариант, считая его самым подходящим в данной ситуации. Может даже, видя в нем единственный путь к спасению. А может…
Ну не знаю. Вопль отчаяния? Доказательство угрызений совести? А может, вообще убил ее в аффекте… А может…
Я поспешила налить ей коньяк. А в моем богатом воображении тут же представилась жуткая картина: Гражинка у ворот тюрьмы, сгибаясь под тяжестью передач и нравственных терзаний, ожидает выхода из заключения своего возлюбленного. Его обязательно освободят досрочно за отличное поведение, в этом она не сомневается. А я сомневаюсь, способен ли ее Патрик вообще снискать к себе расположение.
Уж очень непохоже на него.
Януш рассуждал вслух:
— — Он наверняка все тщательно обдумал. Об этом свидетельствуют его упорные поиски Кубы, увенчавшиеся успехом, а теперь еще возвращение украденного имущества. И сдается мне, он хочет свалить вину на Зубило.
— Ох, все не так! — вскричала Гражинка и схватила бокал с коньяком.
Я бы тоже не согласилась с Янушем. По-моему, в преступники больше годился Кубусь, а вот что произошло в доме Вероники, когда они оба там столкнулись? Что столкнулись, я не сомневалась.
Януш продолжал:
— Завтра получим факс с новыми данными.
Сейчас все больше подозрений вызывает та самая изнасилованная Ханя: то вдруг из ее спутанных россказней внезапно пробивается правда, то она выдает новую ложь. Наверняка девка знает больше, чем говорит. Возможно, заставят ее признаться во всем.
— Вы, случайно, не голодные? — поинтересовалась я. — Может, приготовить омлет с сыром? Хотела накормить вас варениками, но они разварились да еще выкипели. Омлет можно сделать быстро. А что скрывает Ханя, так я прекрасно знаю.