Мои пацаны, рассчитывая, видимо, на скупую командирскую похвалу, поведали, что когда они перетащили меня с третьего этажа в подвал, «духи» отчего-то резко пожелали атаковать школу – видимо, почуяли, что основного застрельщика отключили. Пришлось поработать в напряженном режиме.
– Ну и ладушки, – резюмировал я, накладывая на разбитый лоб кусок тельника. – Сколько замочили?
– Пятерых точно, – солидно кашлянув, доложил Рыжий. – И еще сколько там поранили – хрен знает. Они потом откатились, не стали больше переть.
– Могли бы и больше. Плохо работаете, – как обычно отметил я. – Квалификацию теряете…
Нам всем страшно повезло. В скором времени армейцы, которым наскучило любоваться, как нас нянчат «духи», начали с ужасным шумом и треском внедряться в город. Поскольку школа, в подвале которой мы благополучно огрызались четверо суток, располагалась на самой окраине города, ее разблокировали буквально в самом начале штурма, закольцевав по ходу дела что-то около трех десятков «духов», которые по каким-то причинам не сумели драпануть к центру.
Побрыкавшись для проформы, боевики на диво легко сдались – впоследствии это обстоятельство наши агитаторы преподнесли как весьма крупную победу, светлевшую радужным пятнышком на фоне провалившейся операции по разблокированию беспощадно избиваемого контингента Внутренних Войск. В других местах города все было с точностью до наоборот, а здесь – оп-па! – красиво зашли, расстреляли из танков пятиэтажки и повязали целый взвод «чехов». Есть чем гордиться!
Отчего они позволили себя спеленать, я не знаю. Возможно, «духи» были в курсе, что нам очень скоро придется с позором убираться из города, отдав на добровольных началах всех пленных, которые тут же поступят на совместные комендантские посты и будут издевательски подымать вверх средний палец, провожая наши уходящие колонны. Возможно, что они были не в курсе последующих событий, а просто рассчитывали на милосердие армейцев, которые отоспались за городом и пребывали в благодушном настроении, – не знаю, не знаю… Но лучше бы они сражались до последнего патрона и поголовно легли в неравном бою, как и подобает в аналогичных случаях истинным воинам. Возможно, тогда все было бы по-другому… Хотя, кто его знает? Говорят, кому суждено сгореть, тот не утонет…
Уловив качественное изменение в тяжком смраде камеры, я вышел из состояния оцепенения, с хрустом потянулся и глянул вниз. Из-под нижней шконки[3] струился голубоватый дымок, который безуспешно пыталась разогнать торчавшая оттуда же худосочная длань с заскорузлыми перстами.
– Я вот щас спущусь и тебе этот чинарик в очко вставлю, – пообещал я и лениво поерзал задом, угрожающе заскрипев пружинами. Дымок исчез – из-под шконки возникла всклокоченная башка Адвоката, который, с испугом посмотрев на меня, пролепетал:
– Да я ж только две затяжечки, Сыч! До прогулки три часа – ну невтерпеж!
– Вот чмырюга, а! Еще один такой прецедент – будем пидерасить! – включился в воспитательный процесс мой кореш – Серега Смирнов, здоровенный омоновец из Новосибирска, доселе мирно дремавший на верхней шконке по соседству. – Пояснили же человечьим языком – курить только на прогулке! Че непонятно, а?!
Семь пар ненавидящих глаз уставились на нас снизу. Если бы сила взгляда каким-то чудесным образом могла материализоваться, мы с Серым давно бы уже разложились. Но чудеса случаются крайне редко (особенно в СИЗО), а потому мы довольно комфортабельно валялись себе на тощих матрацах, наплевав на нереализованную энергию ненависти сокамерников.
– У-У-УУ чуханы – ебла позавалите! – лениво посоветовал Смирнов. – Не фуя таращиться – мы вам, бля, не кабаре-дуэт «Академия»!
Сокамерники безропотно притихли, не рискуя более тревожить послеобеденный отдых паханов.
– Присматривай получше, – бросил мне Смирнов и, отвернувшись к стене, опять погрузился в царство Морфея. Я посмотрел на часы (хорошо, что пластмассовые, а то бы отняли!) – до конца смены осталось сорок две минуты. Потом Серегина очередь караулить, а я смогу поспать. Сутки разбиты на четырехчасовые отрезки: четыре часа Смирнов отдыхает, а я бодрствую, затем наоборот. Если мы заснем вместе, нас моментально удавят сокамерники – и совсем небеспричинно…
Я опять потянулся и тяжко вздохнул. Зря доктор меня пожалел. Сидел бы сейчас в нормальной камере для сотрудников этажом выше – судя по слухам, там с лимитом все в ажуре – на каждого по шконке и хавки дают поболее. Любой сизошник знает, что при благоприятном стечении обстоятельств его толстая задница может моментально перекочевать из коридора на шконку, и поэтому сочувствует бывшим коллегам. А мы – психи (даром что к правоохранительным органам относимся), на сочувствие рассчитывать не имеем права.