— Зачем ты пришла? — рявкнула она; можно подумать, я испортила ей репутацию.
— Пришла вам помочь, — ответила я.
— Тогда помоги Кори. — Она указала на малыша, у которого под каждой ноздрей висело по колбаске соплей, — он был похож на маленького сопливого Гитлера. — Он сам не справится.
Я улыбнулась миссис Конторини, которая в ответ одарила меня бесконечно дружеской, фальшивой и задумчивой улыбкой.
— Не могли бы вы помочь Кори?
— С удовольствием.
Мне вовсе не хотелось подхватить от него вирус, но я была согласна кромсать с ним бумагу, если смогу одновременно наблюдать за своей дочерью.
Дарси повернулась ко мне спинкой. Я протянула Кори бумажный платочек, он уставился на него в недоумении.
— Он пафнет, — просветил он меня. — Фкунф.
Этого ребенка явно интересовали дурные запахи, — это я сразу поняла. Мы вырезали лапы и хвост, и он нарисовал скунсу мелом белые полоски. Так и не воспользовавшись бумажным платочком. Когда миссис Конторини затрясла колокольчиком, оповещая, что пора сворачиваться и наводить порядок, я помогла собрать с пола обрезки бумаги.
Дарси встала на свое место в конце строя, так и не взглянув на меня. Она прижимала к груди черную коробочку для завтраков. Другие девочки стояли парами. Кори растворился в группе хихикающих мальчишек. Дарси стояла одна, невероятно красивая, совсем ни на кого не похожая — к ее черным волосам было приколото скрепкой белое перышко.
Миссис Конторини велела детям поблагодарить меня за помощь и повела их в рекреацию.
Я трижды вымыла руки, отскребла до самого локтя. Ни к чему больше не прикасаясь, я вышла из класса и отправилась на поиски Сэма.
У них был урок физкультуры, они лазали по канату. Мне казалось, что канаты в начальной школе давно запретили, но здесь, в Онкведо, почему-то сохраняются в неприкосновенности разрозненные фрагменты шестидесятых годов. Я смотрела сквозь стеклянные двери спортзала, как Сэм держит канат для другого мальчишки. По крупным складкам на лбу я видела — мой сын с ужасом ждет своей очереди.
Я смотрела, как тощие мальчуганы, будто мартышки, карабкаются по канатам. Даже у девочек получалось. Я сделала шаг назад, чтобы меня не было видно из зала.
Сэм полез — десять, двадцать сантиметров от пола. Сдобные руки в просторных рукавах футболки добросовестно пытались оторвать тяжелую попу от надежного пола. Учитель, добрая душа, стоял рядом — и чтобы подбодрить его, и чтобы оградить от взглядов одноклассников, — они, как один, застыли в самых невероятных позах, таращась на моего сына, который не мог влезть по канату.
Мне этого было не выдержать. Я отвернулась, вслепую добралась до задней двери.
Я шла домой, шла наугад. Все вокруг выглядело незнакомым. Я вошла в дом и закрыла дверь. Разделась, залезла в ванну и заплакала. Не знаю почему, чтобы выплакаться, мне понадобилось снять всю одежду, но так уж вышло. Потом я забралась на диван, завернулась в одеяло и еще раз прочла «Малыша Рута».
Я старалась не думать о сюжете, пыталась понять, какие пристрастия были у человека, написавшего этот текст. В этой книге все казалось непостоянным.
Писатель отдавал себе отчет, что на заднем плане даже самой обыденной, самой счастливой ситуации всегда маячат стыд и разоблачение. Я не могла с уверенностью сказать, что автор верит в любовь, хотя в книге было очень много любви. А еще были долгие, запутанные пассажи, в которых всплескивался страх, мелкие частички страха, будто осколки стекла под ногтями.
Я подумала, что ведь Набоков жил здесь, смотрел в эти самые окна, гадал, попадет ли под дождь, когда пойдет пешком в Вайнделл читать очередную лекцию. А я гадала — умела ли Вера подать ему подходящее пальто, или, может, она подвозила его в их громоздком старом «олдсмобиле» сорок шестого года выпуска. Гадала, ходили ли они хоть раз на бейсбольный матч, и если да — то зачем?
Знать это было не важно, да и не узнать никогда. Но эти мысли отвлекали меня от мыслей о детях, от невыносимой пустоты жизни без них.
Обед
Марджи позвонила в середине недели:
— Соломона больше нет, а вашу книгу я прочитала.
— Соболезную, — ответила я.
— Старый он был, тринадцать лет. Билл подобрал его диким котенком в сарае.
— А еще кошки у вас есть? — поинтересовалась я.
Я не очень люблю животных, но при этом понимаю, что некоторые вещи обо мне другим знать не обязательно. Кроме того, это же такой восторг — говорить с собственным литературным агентом про книгу. Правда, мы говорили не про книгу.
— Семь штук. — Она кашлянула. — А у меня аллергия. — Отдышалась. — Расскажите мне про себя.
Я рассказала все: про детей, отданных персонажу из прошлого, про работу с корреспонденцией, про отца. Даже ляпнула, что люблю готовить.
В трубке что-то грохнуло — Марджи объяснила, что один из котов опрокинул ее бутылку «Кристаллайта», она сейчас пьет вишневый.
— Давайте пообедаем вместе, — предложила Марджи.
— Давайте, — согласилась я, искренне надеясь, что мой восторг не проявился в голосе. Я ведь слышала, что у агентов это принято, они приглашают вас на обед. Мне очень хотелось пойти в хороший местный ресторан — например, в бистро «Мутард», но можно и в любой другой — с настоящим агентом.
— В час вас устроит? — Дожидаться ответа она не стала. — Приезжайте ко мне. Билл покажет дорогу.
И она повесила трубку.
Я вытащила из шкафа все свои шмотки и попыталась одеться подходящим образом. Натянула чертовы Брюки, добавила замшевые сапожки и оранжевую водолазку. Стала похожей на дорожного рабочего. Было слышно, что фургон Билла стоит с работающим двигателем у моего ящика — Билл гудел в гудок, пока я не вышла. Он объяснил мне, как доехать до их дома на Люси-лейн.
— Это недалеко, — сказал он, — Семь десятых мили.
Я переоделась еще раз шесть, вернувшись в итоге практически к той же комбинации, уж всяко к тем же штанам. Время поджимало, я проголодалась и вылетела из дома, даже не взглянув в зеркало. Будь мне лет двадцать, я бы никогда так не поступила, но на подступах к сорока, да еще в столице мировой моды, городе Онкведо, не отвязаться от мысли: а может, и так сойдет?
Дом представлял из себя беленую переоборудованную ферму — как и большинство домов в Онкведо. Внутри стены были желтыми, а отделано все было в этаком деревенском ситцевом стиле. Впрочем, я ничего этого не заметила, потому что смотрела на своего агента. Была она высокой и статной — можно подумать, кто-то, прежде чем создавать ее, аккуратно вымерил все пропорции. Одета как на журнальной фотографии — все со всем сочеталось. Все одежки были одного и того же темно-серого цвета, но разной фактуры — что-то мягкое и пушистое, что-то гладкое.
— Проходите. — Марджи взяла мою куртку. — Ну не куколка ли?
Я, признаться, не считала себя куклой, тем более куколкой, хотя, пожалуй, рядом с Марджи выглядела кукольно.
— Любите горячие бутерброды с сыром?
— Да, — выдавила я и пошла за Марджи на кухню. По всему дому были расставлены пепельницы в форме кошек, наверное штук двадцать пять, в том числе и на кухне. По большей части они стояли на полках вдоль стены.
— Садитесь, — пригласила Марджи.
Скатерть была льняной, и по ней были вышиты крестиком разные слова — походило на игру в «Эрудит». Я села. Марджи сооружала мне бутерброд на электрогриле. Я внимательно наблюдала. Пыталась припомнить, когда мне последний раз готовили горячий бутерброд с сыром. Она не спросила, положить ли мне горчицы, просто намазала, а точнее, выдавила, потому что в ее кухне, похоже, все содержалось в тюбиках. Она даже выдавила на гриль немножко маргарина.
— Ноль калорий, — сообщила она.
Интересно, что это за штука — бескалорийное масло? Свечной воск, что ли?
Поставив на стол бутерброды и два стакана синего «Кристаллайта», Марджи села. Теперь я наконец могла как следует рассмотреть ее лицо. Марджи оказалась красавицей. У нее были хорошо развитые лицевые мышцы — наверное, много улыбается, или много говорит, или много жует резинку. Все на ее лице было приподнятым.