— У пятигорских преимущество, однако. Я смотрю, ты двинул в сельское хозяйство? Сыры надо подумать — Орлов медленно обмакнул суши в соус и положил в рот.
Василий Андреевич прекрасно знал, кто такой Геннадий Викторович Орлов, что у него за бизнес, а главное, какой философии в этом бизнесе он придерживался. Абсолютный технократ, создатель нового типа компании, полностью основанной на новых IT — технологиях. Жёсткий и бездушный с подчинёнными, требующий от них армейской дисциплины и идеального здоровья. Человек, который за пятнадцать лет не познакомил его со своей женой и сказал всего два слова о детях. Василий Андреевич знал только, что жену зовут Виктория, а дети учатся в Европе, мальчик и девочка. Один единственный раз они случайно пересеклись на каком-то частном приёме в Сочи, но и то, они только увиделись, и Орлов потом исчез вместе с женой. Но, в принципе, Василий Андреевич никогда особо не интересовался личной жизнью своих знакомых и приятелей, сам был переполнен событиями такого характера до краёв — а когда дети начали в институты поступать шесть человек почти одновременно, а Паша чуть не женился в девятнадцать лет на дочке их же горничной, то совсем перестал даже слушать подобные разговоры.
— Знаешь, Кошкина? — спросил Василий Андреевич.
— А пшеницей торгует, кажется, знаю. Ты теперь в ту область переходишь? — ответил Оролов.
— Очень хвалил твой сервиз, всё чётко, быстро, без опозданий.
— Стараемся. Сейчас внедряю ещё более точную программу. Скажу тебе по секрету — скоро буду обходиться практически без людей. Всё будет делать искусственный интеллект. И никаких тебе больничных и прочих соцпакетов, — похвастался Орлов, что ему, в принципе, было несвойственно, но с Василием Андреевичем он как-то расслаблялся немного.
— Подожди, а людей куда? У тебя же их не одна тысяча?
— Кто-то же должен это начинать. Я разве виноват, что живу в переломное время? — удивился Орлов, — да и человек уже не тот — он трансформируется, меняет восприятие мира. Вся планета полна лишних людей, я один же не могу об этом думать, Василиус!
Ещё с Греции он прозвал его Василиусом, да так и оставил, а Сухомлинский не возражал.
— Ну как сказать Запад был всегда за прибыль, а мы-то, вроде, о человеке как никак, но думали. Мы ж всегда из-за этого в мировоззренческом конфликте с ними — робко возразил Василий Андреевич.
— Василиус, государств больше нет, все сдались глобалистам с потрохами, а ты мне про человека. Человек остановился, понимаешь? Он не развивается.
— Э братец, кризис — да, информационный бум — да, но душа — то в человеке имеется, вот где надо покопаться, если такие проблемы, — Василий Андреевич даже занервничал, — что после смерти с душой происходит, тоже ничего не знаем. А как это связано с Создателем? Нельзя же всё время включать рациональность в ущерб чувствам. Человек остановился, или всё таки его остановили?
— Да перестань заниматься дешёвым идеализмом, прости, конечно. О какой душе ты говоришь? Низота мечтает о жратве, а политики идут на войны ради той же жратвы только на золотой тарелке. Кто нами будет управлять? Царь земной?
— Ну уж не искусственный же интеллект, Гена! Сердцем надо жить, становиться братьями, а что, если после смерти нас ждёт бесконечная жизнь, а тут у тебя экзамен? Мы, что сюда пришли за банковским процентом?
— Не думаю, что людям уже можно чем-то помочь. Капитализм кончается. Ценности утеряны. Нет кода, которому можно верить, хотя бы тому, что он есть. Идеологии нет — в головах пустота и мечты о новом доме на берегу моря. Нет идеологии — нет проекта будущего. Одни внешние идеи.
— Ты что-то предлагаешь? Роботов, наверное? Я соглашусь с этим только, если это даст людям свободное время для знаний и повышения сознания. Я хотел бы, чтобы мы выжили, как страна.
— Василиус, история тебя ничему не научила, я — пасс. Давай-ка лучше кофе закажем! Не ссориться же. Тебе ещё Пашке объяснять, кто такой Костик.
Василий Андреевич сощурил глаза и снисходительно посмотрел на своего собеседника. Не всё ему нравилось в его мыслях, далеко не всё.
10
Ужин
Они и не заметили, как стали жить будущим. Точнее, ожиданием новых себя. Оба понимали, что окружающий мир зависит от того, как человек его видит, что слышит, о чём думает, мечтает, чем хочет в этом мире заниматься. Став другими, возможно, они попадут в другую реальность, где никто не будет делать снисхождений на их возраст, как сейчас, где придётся не просто подстраиваться, а ещё и учиться. Но Эдварду был страшен скорее не окружающий мир, а он сам. Каким он станет, что начнёт приходить в голову? Ведь молодой организм, это не рассуждения на диване, молодой организм полон сил, энергии, ему море по колено. Но если у меня останется память, будет ли мне всё так интересно, когда заранее знаешь результат? Нет, тут что-то другое. Они нам что-то приготовили, что я и предположить не могу. Хочу ли я начинать всё с начала? Ещё неизвестно, чем я буду зарабатывать на жизнь, вдруг вздрогнул от этой мысли Эдвард.
— Ты опять страху нагоняешь? — отозвалась Марго, почувствовав неладное.
Подошла к книжному шкафу, открыла створки и достала с нижней полки, которая была невидима при закрытых дверях, серую папку, — вот, например, есть пьеса, — тихо произнесла Марго, — Прочти! — она сунула ему папку и вышла из комнаты. Уходя бросила, — я пойду что-нибудь приготовлю. Ой! У нас же есть свежая треска! Я обожаю треску.
Эдвард медленно прочитал заглавие. Потом с вниманием остановился на каждом действующем лице. Маленькой стайкой по спине пробежались знакомые мурашки. Обычно они появлялись, когда он сидел перед куском дерева и внимательно слушал его, похлопывая и поглаживая. То, что они появились сейчас, его немного удивило. Он похлопал и погладил папку знакомым движением Эдвард всегда был ответственным и исполнительным, только это мало кто ценил. Сказали читать — будет читать. Перевернув две первые страницы и сев поглубже в кресло, погрузился в текст. Подсознательно чувствуя, что одна из главных ролей может быть его. Наконец-то! Она не могла ему подсунуть что-то, не имеющее к нему непосредственного отношения.
Под заглавием курсивом было напечатано: «история творческой одержимости». Главную героиню звали Сицилия, а героя Ростов. Ему показалось это гротескным и несерьёзным, но он всегда помнил необъяснимое происхождение собственного имени, так что сразу смирился.
Поначалу сюжет не отличался оригинальностью: Ростов — писатель-раб, зарабатывающий на придумывании сюжетных линий и самих текстов для детективной дивы одного крупного издательства, обязавшего её писать по четыре романа в год. После головокружительного успеха первых трёх романов дива постоянно находится под шафе и совершенно не замечает, как быстро бежит время. К концу каждого квартала она звонит Ростову по телефону и просит его приехать. Она любит воспринимать свои произведения на слух, то есть, когда он ей их читает, точнее, то, что сам написал. Ростов всегда успевает в срок, потому что у него есть муза — Сицилия.
Параллельно с детективами он пишет свою, как ему кажется, высокую прозу, на которую его вдохновляет соответственно Сицилия, девушка с паранормальными способностями и прекрасным голосом. Она заводит его в свои параллельные миры, из которых ему всё труднее и труднее выбираться. Там у них своя жизнь, свой дом, дети, друзья, даже работа. Там Сицилия поёт ему красивые арии из неведомых опер. Там Ростов чувствует себя тем, кем всегда хотел быть, никого не боится и всегда богат, потому что в тех мирах живут без денег. Там все здоровы.
На сцене в это время смешение жанров: хореография, пантомима, драма, гимнастика, странная электронная музыка, живые декорации. Ростов перемещается во времени и пространстве мгновенно и свободно. В конце концов он начинает терять связь с реальностью, стремясь как можно больше времени проводить там, в неизвестных и заманчивых измерениях своего сознания, но неожиданно Сицилия погибает от реакции на прививку от какого-то нового вируса. Ростов остаётся один. Горю его нет границ. Он не знает, как попасть в свою другую реальность, Сицилия не оставила ему никакого ключа. Он понимает, что вся его жизнь и чувства связаны с ней и с тем миром. Он стремится попасть к ней, но только не через смерть.