– Кончай балаган, – буркнул Батя. – Делай, что тебе сказано, а не хочешь – тут места навалом.
Приляг, отдохни…
– Что-то ты сегодня не в духе, майор, – сказал Костя. – Мрачновато шутишь.
Батя не ответил, и он, повернувшись на каблуке, вышел из комнаты.
Майор, между тем, достав из кармана никелированную «зиппо», со щелчком откинул крышечку, чиркнул колесиком и поднес голубовато-оранжевый язычок пламени к разбросанным по столу бумагам. Пошарив по ящикам стола, он выгреб оттуда все, что могло гореть, и бросил в огонь. Когда пламя, окрепнув, поднялось на полметра над крышкой стола, он выдернул из-под тела убитого им чиновника портьеру и тоже швырнул в огонь, позаботившись о том, чтобы конец ее свисал на пушистый ковер.
Двигаясь быстро, но без суеты, автоматчики покидали горящий дом. Шедший последним Костя на секунду задержался, чтобы снять с шеи убитого охранника толстую золотую цепь.
Была середина ноября, и до драки на дороге оставалось четыре с небольшим месяца.
Глава 2
Секретный агент ФСБ Глеб Петрович Сиверов по кличке Слепой смял в пальцах незакуренную сигарету, поискал, куда бы ее бросить, и, не найдя, рассеянно затолкал обломки в карман утепленной кожаной куртки. Первый морозец ощутимо пощипывал уши, ноги в тонких кожаных туфлях понемногу коченели в чересчур глубоком для ноября, доходящем до щиколоток снегу, но Слепой не чувствовал холода.
С того места, где он стоял, невозможно было разобрать ни слова из того, что говорилось у открытой могилы. Ему не был виден даже гроб – все заслонял черный частокол спин. «Вот так мы и прощаемся друг с другом, – думал Глеб, сквозь притемненные стекла очков наблюдая за мучительно медленно тянущейся церемонией. – И это, между прочим, не худший вариант. А ведь я мог оказаться на задании, где-нибудь на другом конце страны или вообще за границей, и узнать о его смерти только много недель спустя. Что за проклятая работа! Эх, Амвросий Отарович, Амвросий Отарович! Больше не будет шашлыков, и долгих разговоров у огня, и не с кем будет помолчать о самом важном, чем не поделишься даже с женой.., особенно с женой.»
Он достал из кармана другую сигарету и нервно прикурил ее, прикрывая ладонями огонек зажигалки.
Толпа у могилы пришла в движение – люди по одному подходили к зияющей яме и бросали в нее по горсти земли, отдавая последнюю дань старому генералу.
Глеб невольно представил себе глухой стук, с которым мерзлые комья разбиваются о деревянную крышку гроба, и ему стало не по себе. "Не дай Бог умереть от старости, – подумал он, – в кругу друзей и родных, которые будут плакать и в то же время прикидывать, во что обойдется гроб. Вот из этого и складывается жизнь – живым жить, мертвым лежать… Интересно, что напишут на моей могиле? «Здесь покоится тайный агент ФСБ, профессиональный убийца Глеб Сиверов»?
Впрочем, вряд ли. Мое настоящее имя теперь знают только два человека на всем белом свете – я да Федор Филиппович. Глеб Сиверов погиб в Афганистане, так что вряд ли его имя украсит могильную плиту.., еще одну могильную плиту. Вряд ли. Вряд ли я вообще доживу до старости. Скорее всего, если мне вообще суждено быть похороненным, то лучшее, на что я могу рассчитывать, это колышек с фанерной табличкой, на которой будет написано: «Неизвестный мужчина», и длинный номер."
Короткая шеренга солдат с синеватыми от холода лицами синхронно вскинула к серому небу стволы карабинов со штыками. Когда эхо последнего залпа, перекатываясь по пустым аллеям, отзвучало и стихло, поглощенное тысячеголосым вороньим граем, Глеб повернулся и зашагал прочь, растирая в кармане сломанную сигарету и не замечая этого.
Сев за руль своей БМВ, он некоторое время раздумывал, куда ему направиться. Логичнее всего было бы поехать в Берингов проезд – даже в мыслях он все еще избегал называть квартиру Ирины Быстрицкой своим домом, хотя они были вместе не первый год. Глеб скрыл от нее смерть генерала Лоркипанидзе, хотя и затруднился бы хоть как-то объяснить это решение даже себе. Не хотел волновать? Да, конечно, хотя Ирина вовсе не институтка и умеет справляться с ударами судьбы. И потом, смерть старика – не такой уж сильный удар. Больно, конечно, но так уж устроен мир, что старики рано или поздно умирают, так что это известие Ирина как-нибудь пережила бы. Гораздо большим потрясением для нее будет узнать обо всем после.
Тогда зачем было скрывать от нее то, что все равно рано или поздно станет известно? С внезапным раздражением Глеб подумал, что, скорее всего, это произошло помимо его сознания – просто сработала многолетняя привычка жить двойной жизнью, все время что-то скрывать, лгать, выкручиваться…
Он отъехал от кладбища и, плавно набирая скорость, погнал машину в сторону Арбата. По случаю первого дня зимы, до которой по календарю оставалось еще как минимум две недели, на дорогах творилось черт знает что. За двадцать минут Глеб объехал три свежих аварии, на троллейбусных остановках то и дело попадались остро поблескивающие продолговатые кучки мелких осколков – как раз по ширине лобового стекла, – которыми расслабившиеся за лето троллейбусники неизменно встречали первый гололед, словно он был первым не в этом сезоне, а во всей истории человечества.
Наконец, он припарковал автомобиль во дворе старого дома в одном из арбатских переулков и по заплеванной лестнице поднялся к себе в мансарду. Конспиративная квартира, бывшая некогда мастерской художника, встретила его тишиной и приятным полумраком – Глеб плохо переносил яркий свет, зато отлично видел в темноте. Раздевшись, он первым делом прослушал ленту автоответчика – та оказалась пустой. На компьютер никаких новых сообщений тоже не поступало, так что агент по кличке Слепой, судя по всему, в данный момент мог считать себя свободным.
Прицепленный к поясу пейджер молчал – генерал Потапчук был занят какими-то своими делами и в услугах Сиверова не нуждался.
Глеб несколько раз прошелся по мастерской, безотчетно ускоряя шаги. Заметив, наконец, что мечется из угла в угол, как тигр в клетке, он заставил себя сесть и попытался успокоиться.
«Ну, в чем дело? – спросил он себя. – Старика жаль, но не из-за этого же, в конце концов, ты бегаешь, как заведенный? Нет, – ответил он себе, – не из-за этого. Тогда в чем дело? Неужели это от того, что ты солгал Ирине? Но ведь ты лгал ей тысячу раз – правда, по совсем другим поводам, но ложь остается ложью, какая бы солидная теоретическая и моральная база под нее не подводилась. Не стоит обманывать себя, в стотысячный раз твердя о служебной тайне – ты лжешь, потому что тебе так удобнее, ты так привык.., да и кто отважится сказать правду после стольких лет вранья? А правда в том, что ты просто оружие, Сиверов, вроде винтовки или ножа.., этакая самоходная мортира, наделенная разумом и чувствами, а заодно уж, для ровного счета, любовью к классической музыке, красавицей-женой и ребенком. Все это чудесно, но оружие ржавеет от бездействия. Если мортира способна что-то чувствовать, то этот процесс должен причинять ей боль. Вот тебе и причина твоей беготни. Говоря прямо и без дипломатических реверансов, ты просто давно никого не убивал. Вот тебе вся правда, как она есть.»
Слепой вскочил и снова начал мерить шагами просторную мансарду. Самоанализ, который, по идее, должен был помочь ему разобраться в себе и, следовательно, успокоиться, только еще больше взвинтил его. На ум ему пришли нехитрые приемы аутотренинга, в незапамятные времена усвоенные в армейском госпитале, и он горько усмехнулся: пытаться успокоить себя самоуговорами в подобной ситуации было бы равнозначно.., чему? "Это то же самое, что белить протекающий потолок после каждого дождя, даже не пытаясь залатать крышу, – подумал Глеб. – Или красить автомобиль без двигателя, надеясь, что он от этого поедет. Вот тебе и самоанализ. Тут забегаешь, право. И ведь как все логично выстраивается! Не могу я бездельничать, я от безделья болею… И отдыхать я давно разучился, больше трех дней не выдерживаю.
А работа у меня какая? А простая у меня работа: наводи промеж глаз и жми на курок – по возможности плавно… Вот тебе и на: Глеб Сиверов – Терминатор, маньяк со старого Арбата. Нет, чувствую, что без кофе мне не обойтись."