Какая муха тебя укусила?
Слепой загнал в гнездо последний патрон и со щелчком вернул на место барабан. Теперь можно было и поговорить, хотя особого смысла он в этом не видел. То, что голос назвал его по имени, ровным счетом ничего не значило – теперь, после предательства Потапчука, его имя наверняка получило широкую известность в определенных кругах. Правда, разговор представлял интерес в том смысле, что можно было попытаться узнать, почему этот голос кажется ему таким знакомым. Да и фигура обладателя голоса, когда он стоял, освещенный своим фонарем, наводила на смутные воспоминания. Кто-то из давних сослуживцев? Какой-нибудь виденный мельком чин из ФСБ?
– Кто ты такой? – спросил он.
– Уходи, Глеб, – сказал голос. Кирпичные стены коридора множили его, так что казалось, будто голос доносится со всех сторон. – Твое новое лицо теперь некому опознать. Я не стану за тобой гоняться. Я даже могу сказать, что ты погиб под обвалом, и что я забыл дорогу к этому месту, и мне поверят. Перестань убивать и уходи. Я тебя отпускаю.
– Вот как? – переспросил Слепой. – Но я не отпускаю тебя. Зачем ты сюда пришел? Кто ты?
– Я пришел, чтобы тебя остановить… Так или иначе. Уходи, или мне придется тебя убить. Я могу это сделать, и ты это знаешь.
Слепой прислонился спиной к осклизлой стене и медленно опустился на корточки, свесив руки между колен, как смертельно усталый работяга во время короткого перекура. «Магнум», тихо звякнув, коснулся пола краем глушителя. Глеб узнал этот голос, и в голове его, сбивая с ног, с ревом несся ураган времени.
– Забродов, – сказал он, не слыша собственного голоса. В ушах его звучали иные голоса, раздавались взрывы и далекий, как сквозь вату, треск автоматных очередей. – Как же так, капитан? Почему ты?
– Потому, что я тебя помню, – сказал Забродов. – Просто потому, что я помню тебя, а не то, во что превратили тебя эти сволочи. Я даже не знаю, как выглядит твое новое лицо.
– Обыкновенно, – сказал Глеб, выпрямляя ноги и садясь на пол. Ему вдруг стало наплевать, подкрадется к нему сзади Забродов или нет. Оказалось вдруг, что это очень важно – то, что нашелся человек, который помнит Глеба Сиверова, а не агента по кличке Слепой. – Обыкновенно, – устало повторил он. – Лицо как лицо. Бабам нравится даже больше прежнего.
– Лицо – это просто стекло фонаря, – сказал Забродов. – Женщинам нравится не оно, а свет, который горит внутри.
– Некоторым нравится именно стекло, – глухо отозвался Слепой.
– Каждый получает то, чего достоин, – сказал Забродов. Он говорил спокойно, словно они сидели за бутылкой, как бывало встарь, и болтали ни о чем. – К женщинам это тоже относится.
Глеб вдруг с удивлением услышал чирканье спички о коробок, и на противоположной стене заиграл оранжевый отблеск. Потянуло дымком – Забродов курил.
– Эй, капитан, – сказал Слепой, – у тебя что, девять жизней?
– Брось, Глеб, – отозвался Забродов. – Не станешь же ты…
– Ладно, – сказал Сиверов. – Давай поговорим.
Выпить хочешь?
– Хочу, – ответил Забродов и тихо рассмеялся.
Сорокин посмотрел на часы и сильно сдавил зубами фильтр сигареты, отчего та вздрогнула и уставилась в потолок, как зенитное орудие, а наросший на ней столбик пепла оторвался и упал, рассыпавшись по ворсистой груди полковничьей шинели. Забродова не было уже четыре часа, но самым зловещим казалось полковнику то, что проводник Забродова, веселый бородач Миша, тоже не вернулся, хотя Илларион обещал сразу же отправить его обратно. Насколько было известно полковнику, Забродов был хозяином своего слова, и то, что диггер до сих пор не вернулся, вызывало у Сорокина сильнейшее беспокойство. Конечно, парень не служил ни в милиции, ни в ФСБ и никому не был обязан отчетом, так что вполне мог давным-давно выбраться на поверхность где-нибудь в другом месте и отправиться по своим делам, посмеиваясь над дожидающимися его ментами, но это была бы совершенно идиотская выходка, а бородатый Миша идиотом не выглядел, несмотря на свое странное увлечение, в котором Сорокин усматривал что-то нездоровое, наподобие некрофилии. В самом деле, ну на что молодому, здоровому парню эти воняющие окаменевшим дерьмом коридоры?
Но куда же он подевался? Сорокин, конечно, не ждал немедленного результата от Забродова, но его проводник должен был вернуться давным-давно. Сорокин на всякий случай позвонил к нему домой, и немолодой женский голос сообщил полковнику, что Миша как ушел с утра, так до сих пор и не возвращался.
Сорокин вежливо поблагодарил и положил трубку, не давая матери парня возможности поинтересоваться, кто звонит – сейчас ему было не до объяснений со встревоженными родителями. «Интересно, – подумал полковник, рефлекторно поеживаясь, – а что я ей скажу, если…» Додумывать эту мысль до конца он не стал, хотя ее окончание просто витало в воздухе. Самым вероятным в сложившейся ситуации Сорокину казалось то, что Слепой подстерег Забродова с его проводником где-то на пути к своей берлоге и подстрелил обоих из засады. Конечно, Забродов не новичок, и подстрелить его не так-то просто, но он ведь и не господь бог, пули его пробивают точно так же, как и всех остальных, а как стреляет Слепой, полковнику было очень хорошо известно.
Он снова посмотрел на часы, понимая, что ведет себя глупо, но не в силах справиться с собой – времени прошло еще слишком мало, но циферблат притягивал взгляд полковника, как магнитом". Четыре с половиной часа… Не взял же он проводника с собой!
Конечно, не взял, и значит, что-то там у них пошло наперекосяк.
Полковник свирепо раздавил окурок в пепельнице, вделанной в дверную ручку, и немедленно закурил новую сигарету. Водитель вздохнул, но промолчал – «волга» была наполнена тяжелыми сизыми клубами дыма, словно охваченный огнем дом, однако указывать сейчас полковнику на это обстоятельство явно не стоило – можно было и по шее заработать, причем в самом прямом смысле…
Сорокин поймал на себе сочувственный взгляд капитана Амелина и сердито отвернулся к окну. За окном шумел Арбат, начинало темнеть и снова шел снег – крупный, как на рождественской открытке.
"Так мне и надо, – подумал полковник. – Нечего было идти на поводу у Федотова. Разведка, контрразведка – все это спецслужбы, им закон не писан.
Нечего было перекладывать свою работу на плечи одного человека, Пусть даже такого, как Забродов.
Надо было наплевать на их секретность и действовать по-своему. Конечно, их главная задача сейчас – сберечь честь мундира, шлепнуть Слепого втихую, не попав при этом в поле зрения московских и иных прочих борзописцев. Эти-то рады стараться – разорвут в клочья и клочья разбросают по всей Москве.
Радостно, с гиканьем. Как же, сенсация… Господи, до чего же они мешают! Вот она, оборотная сторона свободы слова – даже той, которая существует у нас. Представляю, каково в этом смысле несчастным американским сыскарям, А каково будет Федотову, и особенно Мещерякову, когда они узнают, что из-за чести своего вонючего мундира они отправили Забродова на смерть? Впрочем, они люди военные, переживут как-нибудь. Только врут господа чекисты, что штурмовыми группами этого Слепого не взять, Они, конечно, пробовали, но все как-то втихаря, наполовину, чтобы, упаси боже, не наделать шума. Если взяться за дело по-настоящему, этот деятель самое позднее через сутки будет сидеть на нарах и от нечего делать разрисовывать стенки в камере разными словами. Впрочем, этот не будет, не из таковских.
Образованный, говорят, умный. Классику, вроде бы, любит.
Это вроде Забродова с его книжками. А во что превратился? Э-эх-х, рыцари плаща и кинжала, глаза и уши демократии.., ваша ведь работа, солдаты революции…"
Он опять посмотрел на часы. Секундная стрелка кругами бегала по циферблату, и с каждым кругом становилась все более очевидной полная бесцельность дальнейшего ожидания. Парнишку-проводника было жаль – погиб он, если погиб, ни за что. Призрачная тень надежды, конечно, оставалась, но Сорокин был трезвым реалистом и точно знал, что чудеса на свете случаются только такие, что лучше бы их не было вовсе. Полковник развернул на коленях план подземных коммуникаций районов, примыкающих к кольцевой линии метро – самый подробный, какой ему удалось раздобыть. На плане красным маркером был обозначен путь, которым Миша собирался вести Иллариона к норе Слепого. Сама нора выглядела на плане как жирный косой крест, поставленный все тем же маркером, а на полях плана корявым Мишиным почерком были записаны координаты ближайших к норе входов в катакомбы. Полковник снова поразился тому, как их много – а ведь хитрый бородач наверняка оставил кое-что про запас, сдав родной милиции только самые очевидные.