Дверь его квартиры оказалась приоткрытой.
– Чтоб вы все сдохли, – сказал Забродов, адресуясь к неизвестным ворам, вынул из кармана револьвер и пинком распахнул дверь.
В квартире горел свет, и в кресле, хорошо видном от входной двери, сидел полковник Мещеряков. В одной руке полковник держал полную рюмку, в пальцах другой дымилась сигарета. Повернув голову на стук ударившейся о стену прихожей двери, он испуганно отпрянул, расплескав коньяк, пригляделся повнимательнее и бросился в прихожую. За ним с топотом выскочили полковник Сорокин и генерал Федотов.
– Вся королевская конница, – скривив в улыбке окровавленный рот с рассеченной нижней губой, сказал Забродов. – Я тебя куда послал? – непримиримо спросил он у Сорокина, безуспешно пытавшегося забрать у него из руки револьвер.
– Ты меня никуда не послал, – ответил Сорокин, умело выдирая оружие из сведенных судорогой, перемазанных запекшейся кровью и грязью пальцев. – Ты меня вообще послал, вот я сюда и пришел.
Забродов тяжело опустился в кресло, не заботясь о том, что испачкает обивку, рыкнул на Мещерякова, сунувшегося было к его повязке, выпил оставленную им на журнальном столике рюмку коньяку и обессиленно откинулся назад.
– Дайте кто-нибудь сигарету, – попросил он. – Устал я что-то сегодня.
Говорил он медленно, с растяжкой, словно пьяный. Ему сунули в губы прикуренную сигарету. Он глубоко затянулся и немедленно разразился надсадным кашлем, хватаясь здоровой рукой то за грудь, то за бока.
– Ну, что вы тут собрались? – спросил он, прокашлявшись. – Взломали дверь, оккупировали квартиру… Чего вам еще?
– Как… – растерянно произнес Федотов. – Что за странный вопрос? Мы волновались, и вообще.., хотелось бы узнать подробности.
– Обойдетесь, – с несвойственной ему грубостью сказал Забродов. – Слепой погиб в автомобильной катастрофе. Машина сгорела, тело водителя осталось в ней. Номеров на машине не было, оружия тоже не было, так что личность водителя вряд ли удастся установить.
– А что случилось с оружием? – с интересом спросил генерал.
– Утонуло в реке, – ответил Забродов и сделал еще одну осторожную затяжку, морщась от боли в рассеченной губе. – Теперь вы трое можете спать спокойно – со Слепым покончено, и людей, знавших о нем и о «Святом Георгии», больше не осталось.
– Насчет «Святого Георгия» ты прав, – сказал генерал. – Кроме нас, об отряде не знает никто, а мы люди военные и болтать не будем. А вот о Слепом знал еще один человек. Илларион со слабой заинтересованностью повернул к нему голову и вопросительно приподнял левую бровь. Лица у него было страшное – все в запекшихся черно-бурых потеках, и на нижней губе снова выступила кровь.
– Помыться бы тебе, Илларион, – сказал генерал. – И перевязка, наверное, не помешает.
Забродов смотрел на него, не моргая, и генерал отвел глаза.
– Кто? – спросил Забродов.
– Его жена, – неохотно сказал генерал, – Ирина Быстрицкая.
– Черт! – воскликнул Мещеряков и хлопнул себя ладонью по лбу. – Как же я об этом не подумал!
Он вдруг замолчал и быстро оглянулся на Сорокина. Сорокин тяжело завозился на стуле и встал, напяливая фуражку. Он был при полном параде, в полковничьих звездах, и выглядел очень представительно.
– Ну, я пошел, – сказал он. – Поздно уже. Спасибо тебе, Илларион, выручил. Звоните, если что.
Он повернулся и шагнул в сторону прихожей, но окрик Забродова остановил его на полпути.
– А ну, стой! – сказал он таким тоном, что Сорокин замер и медленно обернулся. – Я тебе помог, полковник, теперь помоги ты мне.
– Слушаю, – сказал Сорокин.
– Найди эту Быстрицкую и приставь к ней пару ребят потолковее – таких, чтобы не наступали ей на пятки и не спали на посту. Найдутся у тебя такие?
– Найдутся, – угрюмо сказал Сорокин, не понимая, к чему клонит собеседник.
– Дай им по автомату и вели стрелять без предупреждения в каждую сволочь, которая попытается к ней приблизиться, – продолжал Илларион. – Когда рука немного подживет, я их сменю. Если им потребуется дополнительная оплата, пусть обращаются ко мне. Сделаешь, полковник?
Сорокин немного просветлел лицом, посмотрел на Мещерякова и Федотова, с оскорбленным видом дымивших сигаретами, снова перевел взгляд на Иллариона и твердо пообещал:
– Сделаю. – И добавил после секундного раздумья. – С огромным удовольствием.
Серега Поляков вышел из кабины автокрана и склонился над лежавшим у обочины телом, озадаченно почесывая затылок. Стропальщик Гаврилов подошел сзади и остановился рядом, а потом присел на корточки. Машина под откосом все еще горела, оранжевое пятно смутно пробивалось сквозь сплошную завесу снега – это был не снегопад, а какой-то конец света. Лежавший на дороге человек был уже основательно припорошен медленно тающими хлопьями и больше напоминал бугор подмерзшей грязи, чем живое существо. Поляков с содроганием подумал, что, не притормози он, увидев справа от дороги пожар, и не окажись Гаврилов таким востроглазым, высокие колеса многотонного КрАЗа непременно прошлись бы по спине этого бедолаги, которому, похоже, и без того досталось. Он оглянулся на автокран, фары которого заливали обочину мертвенно-белым светом, прикинул на глаз траекторию движения и понял, что правое переднее колесо с высокой точностью наехало бы прямо на голову неизвестного. Что с того, что он и без наезда, похоже, давно помер – доказывай потом, что ты не верблюд…
– С дороги съехал, – с сочувствием сказал Гаврилов.
– Да, – согласился Поляков. – Погода, мать ее в душу… Как же он оттуда вылез-то?
Гаврилов посмотрел на полыхавшее внизу чадное оранжевое пламя и вздохнул.
– Жаль парня. Как его, понимаешь… Как бог черепаху, живого места нет. Помер, что ли?
Серега Поляков неохотно присел на корточки – трогать труп ему не хотелось, но и бросить человека просто так лежать на дороге в эту чертову метель он не мог: трасса есть трасса, и вполне возможно, что когда-нибудь и ему, водителю первого класса Сереге Полякову понадобится кто-то, кто не бросит его околевать на обочине, пожалев пачкать чехлы на сиденьях. Он опасливо дотронулся до шеи незнакомца под подбородком. Шея была холодная и мокрая, но ему показалось, что под пальцами едва уловимо бьется пульс. Он прижал пальцы сильнее, боясь спугнуть надежду… Да, черт подери, пульс-таки был!
– Живой, – сказал он с удивлением. – Ну, чего стал, стояло, бери за ноги. Живой он!
Вдвоем они подхватили безжизненно провисшее тело, с которого ошметками падала жидкая грязь, и с трудом затолкали его в кабину. Пока Поляков с самоубийственной скоростью гнал автокран в ближайший поселок, Гаврилов поминутно прислушивался к едва уловимому дыханию полумертвого человека, которого они подобрали на дороге, и шептал бессвязные матерные молитвы, прощаясь с жизнью на каждом повороте. Кран мотало и трясло, разбитая голова раненого тяжело болталась из стороны в сторону, временами он принимался страшно хрипеть, и из горла у него начинала толчками выплескиваться кровь. «Помирает, кажись», – каждый раз говорил Гаврилов, и Поляков каждый раз, обматерив с головы до ног и его, и погоду, и неуклюжий КрАЗ, увеличивал и без того сумасшедшую скорость.
Когда впереди сквозь метель замерцали редкие фонари сонного поселка, Поляков немного сбросил газ, посмотрел на раненого и сказал, снова переводя взгляд на дорогу:
– Ништяк, мужик. Ты, главное, не дрейфь. Уже, считай, приехали, так что будешь жить. Правильно, Санек?
Гаврилов, перепачканный чужой кровью, но уже начавший верить, что останется в живых, немного испуганно улыбнулся и подтвердил:
– Сто пудов.
Поляков снова посмотрел на раненого, но тот молчал – нет, не умер, просто был без сознания, а может, и в коме – и повторил, как эхо, за Гавриловым:
– Сто пудов, мужик.