Киты прекрасно слышат. Даже то, что недоступно человеческому уху. И главное развлечение малышу доставляли, конечно, не глаза, а уши. В море есть все для того, чтобы любознательному китенку быть счастливым. Море цветет радугой, струйками, водопадами звуков. От одного дружного, как будто даже веселого щебета испуганных летающих рыбок можно радостно сойти с ума и, подражая им, начать выпрыгивать из воды! Море щебечет, лает, воркует, визжит, щелкает, барабанит и хрюкает. Оно мелодично поет и безутешно плачет. Рыба морской петух кудахчет, а сциены, играя на своем плавательном пузыре, каркают, как вороны. Куда кинуться? Кругом столько заманчивого, волнующего! Все вокруг невиданное и неслышанное…
И Убу отплывает от матери на сто-двести метров.
Это для него путешествие за тридевять морей.
Однажды его ухо уловило идущий из-за горизонта нестройный гомон китового табуна. Тоньше и звонче других прорезался в этом шуме голос маленького китенка. Убу с трудом узнал голос своего сверстника. Этот голос оборвался на такой задавленной ноте, что Убу вместо любопытства охватило темное предчувствие, с силой толкнувшее его к матери, под ее защиту. Мать уже проснулась. Она была напугана отсутствием Убу, сигналами китов, и там, где проносилось ее мощное тело, вода клокотала и кружилась бешеными завитками. Убу кинулся к китихе, прижался к ее спасительному животу.
Мать еще долго делала большие бессмысленные круги, держа сына плавниками. Потом она стала успокаиваться и попробовала накормить малыша. От пережитого волнения молоко не било из железы струей, а вытекало по каплям. Убу сердито бодался, капризничал и только через четверть часа смог утолить свой голод.
Китиха сама не знала, чего испугалась. Врагов у горбачей мало, нападения редки, а память у китов слабая. Киты стали собираться вместе. Подплывали новые и новые. Встреча с китами-горбачами, поднявшими переполох, ничего не дала. Эти киты, встретившись с товарищами, издавали дыхалами звуки, которые говорили о возбуждении, но не могли заменить рассказа. У некоторых горбачей были поранены и сочились кровью плавники, у кого-то была прокушена губа. Видны были следы острых больших зубов.
Одна китиха вернулась без своего детеныша.
Куда исчез ее сын — этого Убу так и не узнал. Вскоре он забыл о предсмертном крике своего однолетка. Забыла о своем страхе за сына и беспечная мать Убу. Китенок продолжал шалить.
В ту пору горбачи подошли к Западной Африке, и молодой кит впервые услышал шум берегового прибоя. Африканский песчаный берег был пустынен и накален. Изредка показывались антилопы. Какие-то черные птицы, похожие на чаек, пролетали над головами китов. Поднимался шквальный ветер — казалось, что побережье сотрясается ревом неведомого зверя. Приходил штиль — зверь исчезал. Тогда киты начинали поиски пищи в прибрежной зоне. Убу, плывя рядом с матерью, прислушивался, как вода с шорохом гладит песчаный пляж, — и китенка тяготило смутное желание, чтоб у него выросли, как у антилоп, ноги и можно было побежать по суше. Откуда это бралось в нем? Может быть, просыпалась память далеких-далеких сухопутных предков? Или просто китенку мало было одного океане?
Пока мать занималась поглощением рыбешек, Убу все пытался подплыть к самому урезу воды, но всякий раз отступал, как только его плавники вспахивали дно, а под брюхом, царапая, начинали перекатываться камешки. Делалось неприятно, и Убу недовольно отфыркивался.
Но он был неугомонен, этот Убу!
Какой-то день выдался особенно усыпляющим, знойным, почти беззвучным: даже вечная симфония океанских глубин как будто подчинилась тягучей тишине надводного мира: медленней шевелились плавники рыб, реже щелкали клешнями поселившиеся в кораллах креветки, сонные акулы лениво преследовали свой обед, а тем, кто попадал все-таки в их пасть, казалось, лень было лишний раз пискнуть.
Киты спали. Убу еще раз попытался добраться до пляжа, но не преуспел и замер в полной неподвижности вблизи берега, чувствуя дно животом и приятно ощущая здоровую тяжесть своего четырехтонного мешковатого тела. Исподволь малыша охватила та незабываемая счастливая истома, какая знакома любому живому существу, погруженному в созерцание и бездействие, когда солнце греет спину, вода охлаждает тело, а жизнь кажется долгой, как бессмертие, и ласковой, как эта безмятежная минута.
Очнулся он от голода. Приснилась хлещущая струя молоке, никак не попадающая в рот.
Все еще во власти этого переживания, Убу не сразу понял, что лежит в луже. Солнце, не смягченное толщей воды, ослепило его. Он вздрогнул, пошевелился, мучительно ощущая непереносимую скованность движений, и, ударив по луже хвостовым плавником, похожим на огромную бабочку, поднял тучу из брызг, песка и гальки.