– Да, есть такое поветрие среди непризнанных гениев, – ехидно заметил гость. – Видно, далек их скорбный труд от интересов государства и народа… А женился ты зачем, эгоист проклятый!? – вдруг гневно закричал он. – Встать, когда старший по званию с тобой разговаривает!
Увидев на месте гостя полковника Щукина, Леонид машинально вскочил с кровати, но тут же снова сел и взволнованно произнес:
– Не орите на меня! У меня нервы слабые. Я могу и в морду дать.
– Ну-ну, уж и обиделся, – примирительно сказал тип, приняв прежнее обличье. – Я пошутил… Но все-таки ответь мне, зачем ты женился?
– Как зачем? Я люблю Нину… И потом, все женятся.
Товарищ пересел на койку, обнял Соломина за плечо и заговорил с ним, как отец с сыном.
– Но ты же знаешь: семья – это ответственность. А ответственность сторожа или дворника простирается на рублей 70-80. Не маловато ли?
– Маловато, – согласился Лёня.
– Нет, я всё понимаю. С одной стороны, в жизни хочется чего-нибудь высокого, например, стихов. С другой стороны, поэзия – это как алкоголь: трудно остановиться. Да я и не предлагаю бросить. Я вот только не знаю, можно ли сочетать приятное с полезным, служить одновременно семье и музе. А ты знаешь?
– Нет, – вздохнул поэт.
– Ну, хорошо, хорошо. А о чем хоть пишешь-то? Небось, всё о морях. И не только по верху плаваешь, но и в глубину уже погрузился. (Всё, черт, пронюхал! – подумал Лёня). Коралловые рифы – какое красивое словосочетание! Так и просится на бумагу… – гость встал и, прохаживаясь, резко сменил игривый тон на менторский. – Однако хочу предостеречь: под водой, как и на суше, водятся акулы! Помните, в рассказе красного графа Алексея Толстого «Голубые города» говорится: жизнь, говорится, недолюбливает мечтателей и грезеров. Она их тычет кулаком в бок: будя дремать-то. Она их мордой – и в дерьмо.
Помолчав, товарищ продолжил:
– Надеетесь, что когда-нибудь Вас признают и опубликуют?
Лёня скромно потупил очи.
– Ну, а как нет? Что тогда? Все равно будете марать бумагу? (Поэт кивнул.) А зачем, зачем?
– Для души! – гордо сказал Соломин. – Вам, логикам, это не понять.
– Почему ты назвал меня логиком? – удивился гость.
– Где-то читал, что логика – это адское изобретение.
– Ишь, какие мы грамотные!.. А хочешь, я приоткрою тебе будущее – твоё и твоей великой страны?
– Нет! – испугался Лёня.
– Да не бойся. Я так, слегка, как в тумане. Общие, так сказать, очертания… В этом году умрет твой отец и Брежнев.
Леонид вздрогнул, бес захохотал.
– А дальше… ох… дальше начнется комедия. Место генсека станет, как заколдованное. Не успеет на него сесть очередной претендент, как – вжик! – и он уже в лучшем мире. Три года подряд учреждения будут вывешивать траурные флаги, и по стране прокатятся концерты печальной музыки. Оставшись без головы, испугается страна. Политбюро, наученное горьким опытом, выберет самого здорового и молодого своего члена. На этот раз голова уцелеет, но заболеет тело. И сляжет державное тело в постель, и через какие-нибудь 6 лет прикажет долго жить, распавшись на части. Вместо одного социалистического союза окажется много капстран. Да-да! Россия пойдет путем загнивающего капитализма. С чем боролись, на то и напоролись, ха-ха!
В комнате потемнело; за окном грянул гром, хотя на дворе февраль стоял.
– Идеал равенства и братства заменит свобода действий. Самые ушлые, ловкие, сильные начнут действовать в свою пользу. И разбогатеют так, что испытают умственное затруднение: куда бы еще потратить деньги? Другие же граждане будут рыться в мусорных баках… Комсомольцы, спортсмены и бандиты станут на одно лицо – узколобое лицо гоблина.
Соломину стало страшно, а гость говорил всё вдохновенней, торжественно, как пророк.
– И приидет царство гоблина. Хотя они назовут это демократией, а себя господами. Господа – ха-ха! – с нулевой культурой. И ты почувствуешь классовую ненависть. А ты думал, что классов нет, что их выдумали два немецких бородача-еврея? Классы есть. Правда, не в виде рабочих, крестьян и буржуев, а в образе людей и гоблинов, которые различаются по духовному признаку. И враги народа – это не идеологическая химера хитроумного Сталина. Ты увидишь их, точнее, их политику, льющуюся, прежде всего, с телеэкранов, откуда хлынет такая пошлость и бесвкусица, что в комнате станет нечем дышать.
Лёня в самом деле стал задыхаться и тихо сказал: «Изыди от меня, сатана»! А бес, как будто ничего не услышав, продолжал:
– Теперешний обыватель возмечтал о колбасе, с которой сейчас перебои. Будет ему колбаса. Но уж ничего, кажется, кроме колбасы, не будет. Ни божества, ни вдохновения. Всё завертится вокруг материального, телесного. И станет кушать обыватель свою колбаску, укрепив окно и вход квартиры железными решеткой и дверью из опасения грабежа со стороны не разбогатевших еще гоблинов. И не останется у него друзей, помимо собаки и кошки. Ибо человек человеку при капитализме есть лю, что по-французски значит волк.