Они миновали береговую черту и понеслись над свинцовыми водами Ла-Манша. Ричард заложил новый крутой вираж и лег на прямой курс.
Солнце понемногу садилось, тонуло в темном слое вечерних облаков. Минут через пятнадцать аэроплан пересек по воздуху французскую границу.
Они приземлились в Ле Бурже.
Посадочные полосы тонули в таком же тумане, какой висел над Кардиналз-Фолли. Местные службы наотрез отказались разрешить посадку, но Ричард без колебаний солгал по рации, что машина терпит бедствие и катастрофически снижается. Француз выругался, и несколько секунд спустя сигнальные ракеты пронзили серую пелену, взмыли вертикально, обозначили отведенную дорожку.
Ричард садился полностью доверяясь альтиметру. Машина ударилась колесами, едва не перевернулась, Итон резко потянул ручку. Та не поддавалась. Рекс ухватился чуть пониже, вложил в рывок всю свою исполинскую силу, и самолет выровнялся, покатился по бетону, постепенно замедляя ход.
Они машинально, вполуха выслушали брань служащих, которые сразу определили: аэроплан целехонек. Итон подписал обязательство уплатить весьма солидный штраф и явиться в суд.
Таможенный досмотр прошел быстро.
Четверка остановила такси, втиснулась в кабину и устремилась к центру Парижа.
Клаксон то и дело гудел: вечернее движение на столичных улицах было оживленным, а французские пешеходы, в отличие от британских, с правилами не слишком-то считаются. Многочисленные epiceries[53] и бистро источали запахи столь сильные, что даже у автомобиля могли потечь слюнки.
Наступала ночь.
Там и сям над крышами высоких зданий вспыхивали электрические огни, призывавшие покупать лучшее в мире бельгийское пиво, несравненное турецкое мыло, непревзойденные машины Форда и Луи Шевроле.
На тротуарах, перед маленькими ресторанами, сидели у столиков любители пива отечественного, а также поклонники бургундской и анжуйской виноградной лозы. Маленькие стриженые деревца росли у самых тротуарных бровок.
Четверка безмолвствовала.
Такси виляло, протискивалось в любой возникавший на дороге просвет. Рекс велел водителю гнать во весь дух.
— Едем в Ритц, — шепнул он герцогу. — Там расположимся, выясним, где обитает ваша полутораухая птичка, и двинемся в указанном направлении.
Миновали Оперу, промчались по Бульвару Мадлэн, свернули влево, к Вандомской площади.
Машина скрипнула тормозами и остановилась.
Ливрейный лакей поспешил навстречу и услужливо распахнул дверь перед новоприбывшими гостями.
— Заплатите шоферу, дайте хорошие чаевые, — распорядился американец. — Сумму включите в наш завтрашний счет.
Портье признал ван Рина, обычно жившего в Ритце во время частых приездов на континент. Улыбнулся, поторопился подойти и поздороваться.
— Месье вэн Рэн, какая приятная неожиданность! Сколько номеров потребуется? Два? Три? Надеюсь, вы не сразу покинете нас?
— Два одноместных, один двойной. На одном этаже, с ванными комнатами и, по возможности, общей гостиной, — ответил Рекс. — А долго ли пробудем, понятия не имею. На сей раз у меня срочные и очень важные дела. Кстати, вам знаком банкир по имени Кастельно — пожилой, седовласый, узколицый? Половина левого уха отсутствует.
— Mais oui, monsieur[54], — улыбнулся служащий. — Он постоянно обедает здесь.
— Отлично. А где живет?
— Сразу не скажу, но возможно выяснить. Разрешите?
Портье заторопился прочь, исчез в кабинке за стойкой.
Через некоторое время объявился вновь, неся под мышкой толстенный справочник парижских телефонов.
— Пожалуй, это он, сударь. Господин Лоран Кастельно, Парк Монсо, дом Рамбулье, семьдесят два. Это доходный дом, с просторными квартирами. Кастельно, видимо, снимает целый этаж. Угодно позвонить заранее?
— Безусловно, — кивнул Рекс. — Прямо сейчас, если возможно.
Француз отбежал, а ван Рин повернул голову к герцогу:
— Предоставьте мне распоряжаться. Так и спокойнее, и надежнее, поверьте.
— Согласен, — улыбнулся герцог, старавшийся держаться в сторонке и вести себя незаметно. Улыбка получилась печальной. Де Ришло продолжил негромким голосом:
— Ирония судьбы! Любить Париж так, как люблю его я, и не иметь возможности даже открыто приехать в столицу!
Рекс помнил, что правительство отнюдь не простило герцогу участия в роялистском восстании, которое произошло в конце девятнадцатого века. Де Ришло в то время был едва ли не моложе самого американца. Миновали десятилетия, но де Ришло только три-четыре раза потихоньку пробирался в родную страну — и то лишь по крайней необходимости.