— Нет, — прошептал Рикс, оседая на пол на пороге Тихой комнаты. Дешевый пластиковый скелет в человеческий рост висел на крюке перед дверью. — Помоги… У меня не было времени добраться до тихого места…
— Господи! — Бун отступил на несколько шагов, боясь, что брата стошнит. — Подожди минуту, держись! — Он открыл дверь в ванную комнату, где сидел и читал журнал «Роллинг стоун», когда в номер ворвался Рикс, и вынес пластиковый стакан с виски. У пойла был легкий привкус ржавчины, чего Бун, конечно же, не мог знать, когда покупал его в винном магазине за углом. — Льда, к сожалению, нет, — сказал он, протягивая стакан Риксу.
Рикс быстро осушил стакан. Шотландское виски немедленно повздорило в желудке с бурбоном, и Рикс зажмурился так крепко, что выступили слезы. Когда он снова открыл глаза, свет уже не казался таким ярким. Дорогой темно-синий костюм Буна больше не сверкал, как сапфир, и даже яркий блеск его зубов немного померк. Шум отеля, как и стук сердца, тоже стихал. Хотя в голове у Рикса еще яростно бухало, а в глазах кололо, он знал, что все проходит. Еще одна или две минуты. «Спокойно, — говорил он себе. — Вдохни глубоко. Плавно выдохни. Еще раз вдохни. Боже всемогущий, какой сильный был приступ!» Он медленно покачал головой, его чудесные рыжеватые волосы слиплись от дождя и пота.
— Почти прошло, — сказал он Буну. — Подожди минуту. — Он сел, ожидая, пока стихнет шум в голове. — Уже лучше, — просипел он. — Помоги мне встать.
— А ты не собираешься блевать?
— Помоги встать, черт тебя подери!
Бун взял Рикса за протянутые руки и потянул кверху. Поднявшись, Рикс стукнул брата кулаком по лицу, вложив в удар всю свою силу.
Получился слабый шлепок. Бун отступил, и его губы вновь растянула ухмылка, когда он заметил, как ярость исказила лицо Рикса.
— Подонок, дурак! — вскипел Рикс. Он хотел было сорвать с крюка пластмассовый скелет с грубо сделанными кровавыми глазницами, но рука застыла на полпути. — В чем смысл всего этого?
— Просто шутка. Думал, тебе понравится, учитывая, что это соответствует твоим вкусам. — Бун пожал плечами и усадил скелет в кресло. — Выглядит вполне натурально, как ты считаешь?
— Но зачем ты повесил его в Тихой комнате? Почему не в ванной, не в туалете? Ведь ты понимаешь, что есть только одна причина, по которой я открываю эту дверь!
— О! — Бун нахмурился. — Ты прав, Рикси. Я не подумал об этом. Просто мне показалось, что это подходящее место, только и всего. Ну ладно. Все кончилось хорошо. Эта проклятая штука, вероятно, спугнула твой приступ! — Он захохотал и показал на штаны Рикса. — Да ты опять за свое! Никак обмочился?
Рикс отправился к шкафу за чистыми брюками и рубашкой.
Бун развалился в изящном кресле, которое с трудом выдерживало его шестифутовое тело, и положил ноги на кофейный столик со стеклянными ножками. Он массировал скулу, по которой ударил Рикс. В Северной Каролине Бун набил бы брату морду за куда менее значительное оскорбление.
— Воняет, как в конуре! Неужели они даже ковров не моют?
— Как ты сюда попал? — спросил Рикс, переодевшись.
Его дрожь еще не прошла.
— Как любой, кто зовется Эшером, — ответил Бун и положил ногу на ногу. Он был обут в бежевые ковбойские сапоги из кожи ящерицы, которые никак не подходили к консервативному костюму. — Знаешь, что я слышал об этом месте?
Будто бы коридорные иногда видят здесь человека в черном, в цилиндре и с тростью. Похоже, это сам старик Хадсон. Несчастный, вероятно, обречен вечно бродить по коридорам «Де Пейзера». Говорят, в его присутствии воздух становится ледяным. Чертовски хорошее место для вечного упокоения, верно, Рикси?
— Я тебя просил не называть меня так.
— О, прошу прощения. Должен ли я называть тебя Джонатан Стрэйндж? Или на этой неделе к тебе положено обращаться «мистер Знаменитый Автор»?
Рикс проигнорировал колкость.
— Как ты попал в Тихую комнату?
— Попросил ключ. У них там, внизу, целый ящик в сейфе. Эти старые зеленые штуковины выглядят как ключи от гробницы. На некоторых даже видны отпечатки пальцев. Интересно, сколько Эшеров ими пользовалось? Что до меня, то я бы и ночи не провел в этом склепе. Боже, почему здесь нет света!
Бун встал и прошел через комнату к окну. Он раздвинул шторы, позволив тусклому свету пробиться сквозь забрызганное дождем стекло, и постоял минуту, наблюдая за уличным движением. На его широком красивом лице морщин почти не было, и хотя три месяца назад ему исполнилось тридцать семь, он запросто мог бы сойти за двадцатипятилетнего. Его пышная волнистая шевелюра была темнее, чем у брата, и имела каштановый оттенок. В чистых, глубоко посаженных изумрудно-зеленых глазах мерцали искорки. Он был крепким и широкоплечим, в расцвете сил.