Рассказывая, она снова порывалась обнимать меня, повторяя:
– Освободители наши! Освободители наши!
Эти слова еще долго потом звучали в моей голове. Я понимал, как ждет население оккупированных областей нашу армию-освободительницу, и много раз испытывал на себе теплоту чувств и радость освобожденного населения. Но с таким взрывом человеческих чувств, да еще выраженным так непосредственно, встречался впервые. "Какой же ад прошла эта женщина, если она совсем обезумела от радости, увидев первого советского солдата!" – думалось мне, когда ехал дальше.
Так военная действительность продолжала политическое воспитание нашего поколения. В начале войны мне исполнилось двадцать лет. В описываемые дни – уже двадцать три. Если к трем годам военного времени прибавить два года службы в мирное время, получится пять лет. За пять лет люди заканчивают институт. Мой институт был особого рода. О нем в свое время хорошо сказал Маяковский: "Мы диалектику учили не по Гегелю. Бряцанием боев она врывалась в стих…"
В другой раз во время очередной разведывательной поездки я встретился с земляком.
Мы ехали по шоссе. Судя по карте, в этом районе, примерно в пяти километрах слева от нас, был хутор. Мы повернули туда и еще издалека заметили его. Он был окружен повозками с лошадьми и без лошадей. Очевидно, тут пряталось население близлежащих хуторов, пока фронт минет эти места. Когда приблизились метров на двести, навстречу выбежала женщина. Оказалось, что и здесь мы – первые представители советских войск. Она уговорила нас переночевать и буквально стащила меня с лошади.
Не успели сойти с коней, как она спросила:
– А что вы делаете с теми, кто попал раненым в немецкий плен?
Не долго думая, я ответил:
– Ничего не делаем. Просто винтовку в руки – и шагай, воюй вместе с нами! Отличишься – орден заработаешь!
Тогда женщина призналась:
– Тут в лесу спрятался русский. Он был ранен, потерял сознание. Немцы взяли его в плен. Сейчас приведу.
Минут через десять она возвратилась вместе с высоким, без кровинки в лице парнем. В вытянутых вперед руках он держал по бутылке немецкого спирта, руки и тело колотила нервная дрожь. Мы успокоили его. Все вместе зашли в дом. Женщина выставила на стол всякую снедь.
Оба они работали на этом хуторе, где находилась конеферма богатого латыша, жившего в Риге. Теперь все хозяйское перешло в их распоряжение. Когда сели за стол, я спросил парня, откуда он.
– Из Иванова.
– А где работали?
– На меланжевом комбинате.
Вот тебе раз! Нашелся-таки земляк! Он рассказал, что был ранен и контужен. Его в бессознательном состоянии подобрали немцы. Еще до того, как рана полностью зажила, отправили на работы в Латвию. Так очутился здесь и познакомился с этой угнанной из Белоруссии женщиной. Они стали жить как муж и жена. Утром ивановец вывел мне крутобокого, черной масти, здоровенного жеребца, а я ему оставил свою замученную лошадь. На прощанье сказал:
– Как только появятся представители нашей власти, найди их и расскажи все, как было. Если направят в действующую армию, воюй так, чтобы тебя наградили. И все будет хорошо!
Жалею, что не записал его фамилию – о завтрашнем дне тогда еще не думал. Было ясно одно: надо быстрее гнать фашистов с нашей земли!
Шоссе Псков-Рига, на которое мы выехали, и окружающий лес были засыпаны листовками необычно большого размера с нарисованными на них огнем, дымом, осколками от огромного взрыва и надписью: "Советские солдаты, не продвигайтесь дальше, иначе мы применим новое страшное оружие!"
Мы посмеялись над этой угрозой – ведь если бы такое оружие было, враги давно бы его использовали! Заврались окончательно – думал я тогда. А на самом деле фашистская пропаганда, как никогда, была близка к истине: речь шла об атомной бомбе! Над созданием ее лихорадочно работали немецкие физики. Стремительное наступление советских войск сорвало планы Гитлера.