Рассказывали, что у автора слава за рубежом, что его приглашают на приём в американское посольство. Он хотел уехать за границу, написал письмо Сталину о том, что его не публикуют и ему не на что жить. Сталин позвонил ему на дом, обещал помочь, но из СССР не выпустил. После этого Булгаков был режиссёром в МХАТе, затем либреттистом в Большом театре. Обсуждалось то, что он с женой ужинает в ресторанах гостиниц «Метрополь» и «Националь», содержит жену, её сына с воспитательницей и домработницу.
Было ясно, что Булгаков не смог бы так жить, если бы ему не благоволил Сталин. Казалось бы, это было странно – автор не являлся борцом за социализм.
У моего отца имелось объяснение: для Сталина таили опасность авторы, которые гордились заслугами перед советской властью, пользовались авторитетом в среде коммунистов. То есть считались своими, а Сталина могли не признать. Меж тем Булгаков жил, только пока его терпели, с заткнутым ртом он не мог агитировать против режима. Да, некоторых белых он подал симпатичными, однако, прежде всего, он показал их обречённость. Начало романа «Белая гвардия», который перевоплотился в пьесу «Дни Турбиных», вышло в журнале «Россия» в 1925 году, большевики видятся в нём как положительная сила.
В 1928 году в МХАТе готовились к постановке пьесы Булгакова «Бег», цензура запретила её, поскольку наверху посчитали, что показ обречённости «класса эксплуататоров» дан не с должной силой. Тем не менее, о белых сказано ясно. Вот разговор генерала Хлудова и архиепископа Африкана.
«Хлудов. Вы мне прислали Библию в ставку в подарок?
Африкан. Как же, как же...
Хлудов. Помню-с, читал от скуки ночью в купе. «Ты дунул духом твоим, и покрыло их море... Они погрузились, как свинец, в великих водах...» Про кого это сказано? А? «Погонюсь, настигну, разделю добычу, насытится ими душа моя, обнажу меч мой, истребит их рука моя...» Что, хороша память?»
В литинституте обсуждали создание Булгаковым пьесы о юности Сталина и то, почему этой вещи не дали хода. Мой отец говорил на сей счёт: представим, что кто-то о ком-то захотел написать пьесу, назвав героя его реальным именем. Герой непременно потребует показать работу ему и выскажет замечания. Что-то ему не понравится, он захочет изменить это и это. Словом, совершенно исключено, чтобы герой принял целиком «на ура» написанную о нём пьесу.
На что же надеялся Булгаков? Уж коли его посетила идея написать хвалебную вещь о Сталине, надо было сначала выяснить – согласен ли тот вообще на появление такой вещи. В случае положительного ответа следовало тщательно согласовывать с ним или с теми, кому он это поручит, всю работу, пока не будет поставлена последняя точка.
Булгаков же стал сообщать, какое яйцо он снесёт, читать знакомым незаконченную пьесу. Известие о ней разнеслось с понятной быстротой, люди решили, что пьеса создаётся с одобрения Сталина, в ряде театров уже собирались её поставить. Сталин с его хитростью наверняка усмехнулся – драматург, наделив его романтической юностью, решил купить этим великого вождя и учителя. Будь пьеса разрешена, на какую недосягаемую высоту был бы вознесён сам Булгаков! Все взахлёб восхваляли бы вещь, потому что она – о Сталине. И кем считался бы автор? Конечно, такое не могло быть позволено.
Преподаватель литинститута сказал студентам, что автор получил объяснение из ЦК партии, почему вещь не будет поставлена. Нельзя показывать вождя в придуманных сценах, вкладывать ему в уста придуманные слова.
Но вождь не осудил желание драматурга воспеть его юность, превознести его. Сталин нанёс визит в МХАТ и отозвался о Булгакове благосклонно, после чего там решили ставить его пьесу «Александр Пушкин». Об этом драматург узнал слишком поздно. Как только ему, ехавшему в поезде в Батуми, передали телеграмму, что пьеса о юности Сталина не пойдёт, его поразил ужас ареста. Был август 1939, аресты стали обыденным явлением, а Булгаков не отличался психическим здоровьем. Постоянно ожидая звонка в дверь, он прибегнул к морфию, пристрастием к которому страдал в молодости. Организм стал быстро разрушаться, отказывали почки, и 10 марта 1940 Булгаков умер.
Отец говорил мне, что в литинституте ходили слухи о некоем романе Булгакова про похождения дьявола в Москве. О том-де, чтобы опубликовать это произведение, нет и речи.
Но прошло время, и роман «Мастер и Маргарита» в сокращённом виде напечатали в журнале «Москва» в номерах 11 (1966 год) и 1 (1967). В 1973 году он был выпущен в полном объёме издательством «Художественная литература». Ещё когда я школьником прочитал журнальный вариант, отец объяснил мне, что Булгаков вдохновенно поострил над Союзом писателей в Москве, представленным как МАССОЛИТ, любовно запечатлел свою жену Елену Сергеевну в образе Маргариты, всё это соединив с библейскими, в авторской интерпретации, персонажами, привнеся в произведение отзвуки западноевропейской мистики, незнакомой советскому читателю и подстегнувшей интерес.
Несомненно, о романе в своё время сообщили Сталину, и тот, не исключено, увидел намёк на себя в образе Воланда. Воланд таков, что параллель не могла не польстить Сталину.
Не стесняющийся Алексей Толстой
То, что Алексей Толстой взял у итальянского писателя Карло Коллоди сказку о деревянной кукле Пиноккио, которого преобразовал в Буратино и вручил ему золотой ключик от двери, надо понимать, в счастье социализма, разумеется, знали в литинституте. Изделие, получившееся у Алексея Толстого, проще, неинтереснее Пиноккио.
Но мой отец открыл ещё одно доказательство того, что Алексей Николаевич не стеснялся заимствований. Роман Алексея Чапыгина «Разин Степан» начинается сценой: на площади закопана в землю по плечи женщина, убившая мужа, который издевался над ней. У неё вырывается: «Да ведь муж-от мой аспид был».
В романе Алексея Толстого «Петр Первый» так же читаем о закопанной на площади женщине, которая называет убитого ею мужа зверем. У Чапыгина Степан Разин откапывает и спасает женщину, у Алексея Толстого царь Пётр велит её пристрелить. Роман Чапыгина вышел в свет в 1927 году. Алексей Толстой приступил к работе над «Петром Первым» в 1929 году, печатать роман начали в 1934-м. Фон, на котором разворачивается действие, схож с колоритом времени, запечатлённым в романах Чапыгина «Разин Степан» и «Гулящие люди». Но язык персонажей Чапыгина самобытнее, ярче.
О Горьком
В Литературном институте об Алексее Максимовиче Горьком говорили – конечно, мол, он великий пролетарский писатель (иногда добавляя: «хотя и грешивший
богостроительством»). Мой отец слышал передаваемое шёпотом, что Горький ещё и «огнепоклонник», что в молодости его заворожило произведение Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра». Ницше взял для своего героя имя древнеперсидского пророка Зороастра, основателя религии огнепоклонников, в чьих храмах горел священный огонь, и в рабочем кабинете Горького якобы тоже всегда горели свечки.
Алексей Гергенредер слышал, что портреты Горького и Ницше разительно похожи. Мой отец портрета Ницше не видел, но заметил то, о чём никто не заикнулся: большевик ли Павел Власов, главный герой романа «Мать», который был написан в 1906 году? Павел на суде говорит:
«– Мы — социалисты».
Затем, продолжая свою речь, произносит:
«– Мы — революционеры».
Социалисты-революционеры – это эсеры. Горький в романе показал их, побуждавших рабочих к борьбе за право на достойную жизнь. В отличие от большевиков, эсеры полагали, что при капитализме имеется довольно возможностей улучшать положение тружеников. Фабрики, заводы отнимать у их владельцев не надо, это гибельный перехлёст. Достаточно ввести прогрессивный подоходный налог, установить восьмичасовой рабочий день и гарантировать законом право предъявлять капиталистам те или иные требования. Если же заводы, фабрики будут в руках диктатуры, никаких требований не предъявишь. Так и оказалось.