Была у нас кошка, которую я котёнком принёс с улицы и назвал Багирой. Я знал, что хлеб она не ест, и однажды за ужином потыкал в котлету катышком хлебного мякиша, дал Багире. Она тут же его съела. Отец рассерженно выговорил мне: «Обманул кошку – ай да умник! Издеваться над теми, кто зависит от тебя, кто слабее тебя, – это подлость!»
Гадости и один успех
Сбоку от дома, где мы жили, был устроен палисадник с тремя десятками клёнов, они росли плохо. Мой отец окопал их, и, поскольку в доме не имелось водопровода, носил воду от колонки, находившейся за сто метров, и выливал под деревья. За вечер он трижды приносил под каждое по два ведра. Больше никто этого не делал. Клёны выросли, стали раскидистыми.
Четыре дерева были посажены на улице вдоль так называемого тротуара – полосы земли, утоптанной прохожими. Отец и их поливал, большими стали и они. С некоторого времени под крайним деревом в его тени стала располагаться мороженщица, державшая мороженое на металлическом ящике со льдом. Лёд таял, обращаясь в раствор соли – замораживали воду с солью. Когда мороженое бывало распроданным, мороженщица выливала солёную воду с остатками льда под дерево. Оно начало сохнуть. Мой отец уговаривал женщину выливать воду в нескольких шагах в стороне, однако мороженщица делала по-своему, и дерево засохло.
В другое лето она поместилась в тени под зеленеющим деревом, и его тоже поила раствором соли. Мой отец написал в газету, заметку напечатали, но никакого действия это не возымело. Второе дерево погибло, как и первое. По той же причине засохло третье, а четвёртое сломал, наехав в него задом при развороте, грузовик.
Вспоминая, как погибли четыре дерева, отец морщился и произносил: «Гадость». Гадостью было и другое. В нашем доме, как и в соседних домах и бараках, отсутствовала канализация, и жилицы выливали наземь во дворе вёдра помоев с комками женских волос, с картофельными очистками, с яичной скорлупой, с селёдочными головами и внутренностями, с детским калом. Меж тем в тридцати метрах стоял общественный нужник, и яма под ним предназначалась и для помоев. Туда их выливала только моя мать. Отец сдерживался и ничего не говорил соседкам, зная, что это без толку, его лишь люто возненавидят.
В одно лето на улице перед домом, между проезжей частью и так называемым тротуаром, оказалась мёртвая большая собака. То ли её сбила машина, то ли кто-то убил её как-то иначе. Труп разлагался, много людей проходило мимо, не выказывая признаков беспокойства. От трупа до открытых окон первого этажа было не более пятнадцати метров. Можно представить, какой воздух втекал в комнаты. Мы жили на втором этаже, и труп собаки лежал не напротив наших окон, но запах несло и к нам, окна пришлось держать закрытыми. Отец ходил в домоуправление, там ему ответили, что «улицей мы не занимаемся». Ему не удалось выяснить, кто же занимается ею.
А надо сказать, что рядом с общественным нужником стоял огромный дощатый ящик, куда бросали всякие отбросы. Иногда на телеге, запряжённой лошадью, приезжал человек, вилами перемещал отбросы из ящика в телегу и увозил на помойку за город. Приезжал человек в разное время, но мой отец, при его занятости, подкараулил его, дал ему рубль двенадцать копеек на бутылку яблочного вина, и тот, подъехав к останкам собаки, поддел их вилами, отправил в телегу и увёз.
Поездки в деревни
Отец постоянно старался показать мне что-то новое. Недалеко от Бугуруслана расположена деревня Аксаково, в 1960-е годы там ещё была цела усадьба, в которой провёл несколько детских лет видный писатель Сергей Тимофеевич Аксаков. Нас с отцом не один раз возил в деревню владелец легковушки «Москвич-400», человек, с чьим сыном мой отец у нас дома занимался русским языком, подготовил его к поступлению в институт.
Мы осматривали усадьбу, отец рассказывал о творчестве Аксакова, о славянофилах и западниках.
Тот же шофёр несколько раз в одно-другое лето отвозил нас в Пилюгино, что на речке Малый Кинель, в деревни по другую сторону от Бугуруслана, рядом с которыми были лес, речка: Коптяжево, Нойкино. Мы останавливались в избах с сохранившейся русской печью, и отец заводил с хозяйками разговор о доколхозном времени, когда из таких печей доставали рогачом чугунки с топлёным молоком, покрывшимся густо-розовой плёнкой. Щи варили с говяжьей мозговой костью, на которой оставляла часть мяса, добавляли и мясо кусками. Потом сваренным щам давали ещё и несколько часов «потомиться» в русской печи, отчего они становились невероятно вкусными. Из горячей кости добывали лакомство – мозг.
Из разговора отца и хозяйки, которую звали Галина Прокофьевна, я узнал, как «томили» в печи и гречневую кашу, которая, делаясь совершенно рассыпчатой, приобретала тёмно-красноватый оттенок. «Не каша – малина!» – подсказал отец хозяйке, и та растрогалась. Она рассказала, что, когда Сталин умер и «заступил Маленков», люди думали – услышаны их молитвы. Маленков уменьшил налог, разрешил увеличить приусадебные участки и разводить свой скот. «Я тогда корову с тёлкой держала и пять овечек», – вспоминала Галина Прокофьевна. Недолго, мол, радовались – Хрущёв взял свою силу, скотины лишил, оставил огороды и кур.
Когда я стану постарше, отец скажет мне: в деревне, мол, жизнь хуже, чем была при крепостном праве. Тогда крестьяне несколько дней в неделю работали на барина, а несколько – на себя, они держали скот. А теперь барщина длится всю неделю, доярки ходят доить колхозных коров за километры. В своё время, по рассказу отца, как расшифровывали ВКП(б)? Всероссийское крепостное право большевиков.
Хозяйка варила нам яйца всмятку, пару раз отец покупал у неё куриц для супа. Однажды он попросил у неё позволения испечь хлеб. Она изумилась, переспросила его, он с улыбкой подтвердил: «Да, хлеб!» Она нехотя позволила, стала наблюдать. Отец замесил тесто и испёк на поду хлеб – Галину Прокофьевну это потрясло: «Чтобы мужчина да городской сам хлеб испёк! И нисколечко не дал подгореть! Во дела-а!»
Я был горд за отца и нашёл, что ещё не ел такого вкусного хлеба. Хозяйка признала, что он не хуже, чем её хлеб.
Мы с отцом ходили на речку купаться, а потом – в лес, искали грибы и как-то набрали лукошко грибов с сиреневато-бурыми шляпками. Галина Прокофьевна мотнула головой: «Их не едят, это сорные синички!» – «Рядовки сорные, – поправил мой папа, помня уроки Силы Андреева. – И они вкусные!»
Он варил рядовки пятнадцать минут, отвар вылил, а грибы поджарил на подсолнечном масле. Мы их с аппетитом ели, а хозяйка глядела в страхе, ожидая, что нам станет плохо. Когда прошло время и с нами ничего не случилось, она и сама отведала рядовок. К отцу прониклась величайшим уважением.
Ездили мы и в деревню Баймаково с её прудами, где разводились карпы. Они заменяли нам мясо, брали за них недорого. Жарили их нам, как здесь принято, в сковородах, куда наливали воду с добавкой подсолнечного масла, так что карпы, скорее, тушились, а не жарились. Жители коптили карпов впрок. Мы привезли домой «полпуда» (выражение отца) копчёных карпов.
И надели мы белые шляпы
Достать для меня путёвку в черноморский санаторий родители отчаялись и решили, что отец поедет со мной на море «дикарём». Выбрали Анапу, отправились туда из Бугуруслана в конце июня 1965 года. С собой мы взяли моего племянника Сергея, сына Нелли, падчерицы моего отца.
В то время аэропорта вблизи Анапы не было, мы сошли с поезда на станции Тоннельная, и автобус по горной дороге, прозванной «тёщиным языком», привёз нас в Анапу. Папа снял за два рубля в сутки одну из комнат частного дома по проспекту Шевченко, 194. Проспектом звалась тенистая сельского вида улица: за изгородями утопали в зелени сплошь частные одноэтажные дома.