Разговор шёл о книге французского писателя Клода Фаррера «Фома Ягнёнок» («Тома Ягнёнок»).
«Рос я в Казани при нэпе», – сказал Григорий Александрович. Тогда, мол, и хорошие книги и другое хорошее было. «Короткая пора процветания. Двадцать пятый, двадцать шестой годы – верх изобилия! Вы помните?» – спросил он отца, тот кивнул. Нашего друга не отпускало воодушевление – в магазинах, говорил он, чего только не было! зайду с родителями, и продавцы за полу хватают, не выпустят: это поглядите, и это! Улыбки, любезность, цены низкие.
Поспел суп, мы начали есть, а Григорий Александрович вспоминал: «Везде кондитерские, кафе! Мать водила меня в одно, заказывала мне чашку куриного бульона с куриной ножкой. – Он прикрыл глаза, с трогающей грустью произнёс: – Как трепетно это помнится!»
Мы отдавали должное супу, поделённому на четверых петуху, и наш друг сказал: «Описать бы время нэпа честно – без осуждений, без подмочки!» Я переглянулся с отцом, и Григорий Александрович спросил его: «Вы пишете?» – «Это неважно», – обронил отец. «Почему не были на фронте?» – «Я немец Поволжья, меня мобилизовали в Трудармию». – «Понятно, – отметил наш приятель, перевёл взгляд с отца на меня, на Сергея, спросил: – Кому добавки?» Мы поблагодарили и из вежливости отказались, но он разлил нам и себе остатки супа, после чего сказал, что прошёл всю войну и «видел там то, чего никто не видел. Нэп!» – «Нэп?» – спросил отец с сомнением. «Именно и не иначе!» – произнёс с торжеством Григорий Александрович и взялся за рассказ.
Работала, мол, организация поблизости от линии фронта, восстанавливала, строила – короче, обслуживала потребности армии. «Люди получали зарплату, да какую! Хо-хо! – рассказчик раздвинул большой и указательный пальцы руки, показывая толщину денежной пачки. – Награды получали! Ну и работали хорошо. А организация-то была чисто частная!» – «Невероятно», – отозвался с недоверием мой отец, на что рассказчик ответил: не хотите, мол, не верьте. И добавил, что организацию уже после войны подвела случайность. «Узнали, что никому она не подчинялась, кроме как одной умной голове. Расстреляли человека, но ещё живы те, кто поминает его добром».
Папа ничего не сказал, и Григорий Александрович обратился ко мне: тебе, дескать, надо научиться описывать людей так, как описывал Горький, и тебя найдёт большой герой из тех, о ком официальные писатели не пишут. Он, мол, станет тебе рассказывать, ты «возьмёшь на карандаш, выпечешь роман и всегда будешь при достатке». Отец возразил: такой роман не издадут. Наш друг объяснил: главное, чтобы он был написан и герой знал – его жизнь сохранится на бумаге. Кому надо, те прочтут. И ни герой, ни они не допустят, чтобы писатель нуждался. «Были выдающиеся люди, – Григорий Александрович выдержал паузу, – из другого мира… их дела не остались. А интересному влиятельному человеку, который сознаёт себя, нужна память о нём».
Я не нашёлся, что ответить. Отец сказал: «Искупаемся и в шахматы?» На сей раз Григорий Александрович выиграл одну партию, две проиграв.
Разъяснения
Отец, чтобы не быть в долгу за обед, по возвращении из Джемете купил бутылку коньяка, шоколад, виноград, сливы, пригласил Григория Александровича в нашу комнату, а мы с Сергеем пошли в недалёкий кинотеатр «Россия». Потом мы с отцом наедине поговорили о нашем приятеле. Знания об уголовном мире отец почерпнул, работая в милиции, и ещё больше узнал от студента литинститута, с которым учился: уголовника в прошлом.
Я услышал, что значат татуировки Григория Александровича. Циферблат и показанное на нём время: без двадцати пяти три – это для непосвящённых. У изображения есть тайный смысл. Человек заявляет о решимости трижды пойти на преступление, за которое приговор – двадцать пять лет. «Несоответствие не прощается носителю татуировки», – сказал отец, со значением подняв указательный палец.
А что значит голова человека с бородой пещерного жителя, увенчанная короной? Среди блатных бытовала легенда о царе древности, который ушёл в лес и стал там жить в одиночестве, питаясь грибами, ягодами, кореньями. Смысл: «Лучше жить со зверями, чем с людьми, даже будучи их царём».
Отец заключил: «Татуировка означает непримиримость к обществу с его установлениями».
Сказал он и о тарантуле на руке над кистью. Осенью, когда тарантул наиболее ядовит, его укус убивает козла. Татуировка несёт в себе лозунг: «Смерть козлам!» Я понял, кто имеется в виду, ведь настоящие козлы весьма симпатичны.
«Ты заметил шрамы у него на спине и на боку? – спросил меня папа. – Это ножевые ранения». Григорий Александрович – фигура! Скорее всего, он сам работал в той самой частной организации, о какой поведал. Отец сказал, что сначала слова о ней счёл фантазией, но за коньяком наш друг привёл «немаловажные подробности». Пересказывать их мне папа не стал, обронив лишь, что организация, очевидно, была взаправду.
Я спросил, почему человек, если он матёрый преступник, говорит о том, что должен бы скрывать. «А он это объяснил», – ответил отец и напомнил слова Григория Александровича: «Интересному влиятельному человеку, который сознаёт себя, нужна память о нём». Ему хочется расположения обычных членов общества, продолжал папа. Его мучит жажда почувствовать, что он что-то значит в мире, что он может быть своим для симпатичных ему образованных людей. Стоя за шторой, он немного отодвигает её: «А такого вы меня признаёте?»
Меня, конечно, заинтересовало, надо ли «признавать» Григория Александровича. Я услышал: он отнёсся к нам любезно, он нам доверился, помог нам приятно провести время, видно, что у него нет намерения нас обмануть. Значит, для нас он хороший человек. А то, что он, может быть, банк ограбил или состоял в организации, которая обворовывала государство, так это его личные отношения с государством.
Папа ответил и на то, стоит ли мне в будущем, если представится случай, взяться писать о герое, о каком сказал Григорий Александрович. «Писать, приспосабливаясь, – мученье, – были слова отца. – Писать же в угоду не государству, а некой личности – падение».
Мы не раз вспоминали Григория Александровича, поездки с ним в Джемете, которых было ещё несколько.
Перекидной мостик и Несбывшееся
В последнюю нашу неделю в Анапе мы увидели афишу фильма «Фантомас». Папа улыбнулся: «Ого – перекидной мостик!» Он имел в виду, что в отрочестве смотрел картину «Фантомас», а теперь фильм под тем же названием вышел на экраны в моё отрочество. Мы поспешили в кино. Я, Сергей, да и отец были в восторге от фильма, отцу в особенности понравился Луи де Фюнес.
Папа напомнил то, что раньше рассказывал мне о немом фильме «Фантомас», который должен был нагонять ужас. Теперешний же фильм режиссёра Андре Юнебеля – искромётная комедия, но обе картины появились, благодаря романам Марселя Аллена и Пьера Сувестра. Живое искусство соединило мостком удалившиеся друг от друга отрезки жизни.
Я думал потом не раз, что по тому же мостку пришли в наше с моими друзьями детство луки, арбалет, воздушные змеи, западки, рассказы о животных Сетона-Томпсона и другое.
Успели мы посмотреть в Анапе и тогда только что вышедший на экраны советско-болгарский фильм «Бегущая по волнам» Павла Любимова по мотивам романа Александра Грина. Сценарий написал Александр Галич. «Это уже не яркие «Алые паруса», приоткрыт грустный и куда какой серьёзный Грин», – сказал папа и стал со мной обсуждать кинокартину. Заметь, говорил он, Бутлер вёл незаконный гешефт за спиной Геза и убил его как искателя приключений, мечтателя. Бутлер признаётся, что перестрелял бы всех мечтателей. С каким удовольствием он разрушил памятник Фрези Грант, и толпа рукоплескала.
«Что этим всем сказано? – спросил меня отец и ответил: – Конец мечтам – конец свободе творить. Мы живём без свободы творчества».
Потом он размышлял о Несбывшемся (привожу отрывок по книге).
«– Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?