– Именно!
– Машинка есть швейная, «Зингер».
– Ясно. Нет, швейных машинок нам хватает. Я не прощаюсь, Нина!
Корытников сел в машину и сказал сам себе с большим чувством:
– Нет, но за что мне это все, а? И икона, и девушка эта... Все мое будет! Не уеду, пока не добьюсь! А говорили: Анисовка – дыра. Очень даже не дыра!
Анисовка очень даже не дыра, и жители быстро отреагировали на слухи о том, что появился человек, интересующийся старинными вещами. (Правда, неясно, откуда взялись слухи: ведь Корытников всех просил молчать. Но этого мы, пожалуй, никогда не узнаем.)
К реке, где Корытников поставил машину, стекался народ. Под вечер тут собралась целая толпа. Принесли какие-то чашки, тарелки, полотенца, прялки, Клюквин приволок водолазный шлем, который неизвестно как у него оказался, а еще более неизвестно, почему он до сих пор не сдал его в цветной лом. Но Корытникову почти ничего не глянулось. Сначала он отказывал каждому по отдельности, а потом вскочил на пригорок и закричал:
– Все! Все, граждане колхозники! Прием окончен! Завтра еще пройдусь и сам посмотрю, у кого что есть. Иконок мало принесли – и новые почти все. Я же не церковь оформлять собираюсь, мне для музея! Чем старее, тем лучше! Уберите свои тряпки, гражданка, я не барахольщик! – отпугнул он слишком напиравшую женщину.
И увидел приближающегося милиционера.
Увидели и анисовцы и стали расходиться.
Милиционер подошел. Подобных сельских служителей закона Корытников повидал немало. Этот – типичный. Фуражечка на затылке, глаза несвежие с вечного похмелья, общее выражение лица – туповато-служебное.
– Добрый вечер, – приложил Кравцов руку к козырьку.
– Добрый, – согласился Корытников. – Где-то я тебя видел, командир?
– Заходил ты ко мне. Бутылку предлагал.
– Точно! Я тебя за тракториста какого-то принял, ты уж извини. Но бутылка в силе, хоть сейчас.
– Успеется. Ты это самое... Что это за торговля тут? Не положено!
Корытников достал документы:
– Очень даже положено. Я от музея, у меня и удостоверение есть, и вообще все необходимые бумаги.
– Да не надо мне твоих бумаг! – отмахнулся Кравцов. – Так не делают! Приехал, встал тут, открыл лавочку! – Кравцов обошел машину, постучал по багажнику. – Ну что, акт составлять будем?
– Какой?
– Ну, к примеру, акт на это самое... Незаконное приобретение этих самых... – коряво размышлял вслух Кравцов.
– Какое же незаконное? – улыбнулся Корытников, понимая, к чему клонит милиционер. – У меня – вот, и удостоверение, и разрешение есть от музея, и письмо от областного министерства культуры.
– Опять ты мне бумажки суешь! – сварливо сказал Кравцов. – Я тебя спрашиваю нормальным русским языком: будем акт составлять или нет? Квитанций ты не даешь, чеков у тебя нет, весов нет, ничего нет!
– Каких весов? Что я буду взвешивать? Ты не загоняйся, лейтенант!
Кравцов осерчал:
– Ну ты, алё! Ты поаккуратней выражайся, елы-палы! Я при исполнении! Не загоняйся! Ты сейчас так загонишься у меня, что уйдешь пешком без штанов и без машины, понял? Я тебя спрашиваю последний раз: будем акт составлять или нет?
Корытников убрал бумаги и понял, что вопрос решать придется традиционно:
– А может, штраф?
– Ну, не знаю... – замялся Кравцов. – Я этого не говорил.
– Понимаю!
Корытников достал деньги и положил на багажник, чтобы милиционер ясно увидел, сколько там.
– Ну ты чё, ты чё? Ты не это... – огляделся Кравцов. Корытников добавил.
– Не, не пойдет, ты чё? – бубнил Кравцов. Корытников еще добавил.
Кравцов, приподняв фуражку, чесал пальцами голову.
– Неужели мало? – возмутился Корытников. – Старшой, я по совести скажу: больше никому не платил!
– Ты убери пока, – сказал Кравцов. – Уезжаешь-то когда?
– Завтра. В машине переночую.
– Вот завтра и договорим. И не советую раньше уезжать. Номера твои я списал, остальные данные тоже известны. Будь здоров!
Он ушел, и тут же из кустов выскочил Володька Стасов со стопкой икон.
– Принимаем?
Корытников забраковал все, кроме одной.
– За эту рублей пятьдесят дать могу.
– Сто хотя бы!
– Пятьдесят – или совсем не беру, – сухо сказал Корытников.
– Ладно, давай!
Но тут, запыхавшись, прибежала мать Володьки, Надежда Стасова.
– А ну, не тронь! – закричала она и вырвала из рук Корытникова икону. И повернулась к Володьке: – Ты что же это делаешь, а? Ты что удумал, стервец! Из дома иконы тащит продавать! Паразит! – И Надежда замахнулась на сына иконой, чтобы съездить дурня по голове, но опомнилась и прижала ее к груди:
– Господи! Грех-то какой!.. А вы уезжайте отсюда!