— Ловко врешь, а я сразу даже не знал, что и ответить. Думал — все, приплыли! — похвалил Игоря Лозицкий.
— Просто не надо тормозить. А то могли бы и на очки пойти. Скажи спасибо, что Шорох — дурак! Если бы был поумнее, мог спросить — зачем это художнику Лозицкому рисунок, если он и сам может нарисовать?!
— Ну и пусть бы спросил. Я бы ответил, что нельзя без образца — можно пропорции сделать неверно или еще что-нибудь в этом роде. Или форму, к примеру, неправильно нарисовать. Он все равно разбирается в этом, как свинья в апельсинах, — возразил Лозицкий.
Закрыв журнал, Лозицкий взял листок с заметками Тищенко, пробежался по нему глазами и спросил:
— А почему про результаты стрельбы не написал? Это ведь самое главное — потому и листок сегодня выпускаем.
— Сейчас напишу. Ты пока это переписывай, а я тем временем все сделаю.
Игорь дописал письмо и лишь потом принялся за заметку: «Сегодня второй взвод провел плановое занятие по огневой подготовке. В целом показал неплохие результаты, так как общее количество выбитых очков выше, чем у других взводов. Лучше всех стрелял курсант Улан, выбивший двадцать девять очков из тридцати…» «Денисов приказал отметить лучших во взводах, но может и в отделениях надо?» — после короткой борьбы между собственным тщеславием и опасением быть в нем обвиненным, Игорь продолжил заметку: «Лучшим во втором отделении был курсант Тищенко. Он выбил двадцать одно очко. Хорошо стрелял курсант Гутиковский, выбивший столько же». Про Гутиковского тоже нужно было упомянуть, раз уж Тищенко написал и о себе. Оставалась самая неприятная часть работы — нужно было написать о тех, кто стрелял плохо. Тищенко не любил этого делать, так как на такие заметки курсанты всегда обижались. Но ослушаться приказа Гришневича Игорь не мог: «Но не у всех все получилось хорошо. Плохие результаты показал курсант Бытько». Написав о Бытько, Игорь решил этим ограничиться и больше ни о ком не упоминать. Лозицкий переписал эту заметку и, дорисовав кое-что в «рейнджере», прикрепил боевой листок на специальный стенд в коридоре. Тищенко с удовлетворением отметил, что их листок появился самым первым. Надо было доложить Гришневичу так, чтобы обратить на это его внимание. Игорь предложил доложить Лозицкому, но тот наотрез отказался лишний раз появляться перед сержантом, и Тищенко пришлось докладывать самому.
Игорь застал Гришневича за чисткой сапог. Сержант поставил ногу на табуретку и яростно тер сапог старым подворотничком. Подождав, пока Гришневич закончит, Игорь торжественно доложил:
— Товарищ сержант, боевой листок второго взвода готов и уже находится на стенде. Только я не знаю — может быть все же не сегодня надо вывешивать? Там кроме нашего листка больше ничего не висит…
— А вы что, одни делали его в ленкомнате? По-моему там редакторы и с других взводов были?!
— Так точно — они и сейчас там листки делают. Но я думал, раз они не торопятся, то может надо к завтрашнему ужину сделать.
— Надо сегодня. Это хорошо, что вы раньше других сделали, а то младший сержант Шорох говорил, что вы там не очень то и спешили. Иди, и готовьтесь к ужину.
— Есть! — ответил Игорь, довольный тем, что удачно «прогнулся» и… сел на табуретку, потому что идти было некуда — его место было здесь.
— Тищенко!
Игорь поднял голову и увидел Бытько. «Начинается — уже прочел и теперь, наверное, ругаться пришел», — решил Игорь.
— Чего тебе надо?
— Можно тебя на пару слов?
Игорь понял, что Бытько не хочет ничего говорить при Гришневиче, и это еще больше укрепило его подозрения, которые вскоре полностью подтвердились.
Бытько отвел Игоря в кубрик первого взвода и недовольно спросил:
— Почему ты только про меня написал? Я что — один плохо стрелял, что ли?! А Кохановский? Он ведь только на одно очко больше, чем я выбил, а Коршун — на три!
— Вот видишь, Бытько, хоть на одно или на три, а все же больше, чем ты. К тому же скажу тебе по секрету — о тебе сам Гришневич приказал написать, — невозмутимо парировал Тищенко.
— Гришневич?! Неужели, правда, а?
— А зачем мне врать? — вопросом на вопрос ответил Игорь.
— И чего это про меня? А, да… Я ведь меньше всех выбил…, — Бытько начал нервничать и его лицо приобрело свое обычное трагикомическое выражение. Теперь уже Тищенко в отместку не хотел отпускать Бытько слишком быстро и мрачно заметил:
— Да, Бытько, залетел ты — я тебе сочувствую. И наказать тебя решили, по-моему, несправедливо…
— Наказать?! Что такое?… Почему? — Бытько побледнел и обеими руками вцепился в Игоря.