Тищенко нестерпимо хотелось расхохотаться, но нужно было продолжать игру, и, едва сдерживаясь, он начал на ходу сочинять небылицу:
— Я случайно подслушал разговор взводного с Гришневичем. Взводный сказал, что надо бы тебя наказать за плохую стрельбу, а Гришневич ему — Бытько, мол, у нас на хорошем счету, всегда добросовестно уставы изучает… Даже сказал, что собирался тебя в увольнение на присягу отпустить.
— А взводный?
— А что взводный? Взводный разозлился и как закричит: «Этого чертового Бытько и близко в увольнение не отпускать! Он целый месяц весь наш взвод позорит!»
— Неужели не отпустит? Я ведь матери сказал, что меня в увольнение… А теперь что?
— Может и отпустят. Взводный потом отошел и сказал, что этот вопрос он позже решит — все же Гришневич за тебя здорово заступился. А твоя мать, как и другие, в любом ведь случае приедет, так что не переживай.
Опустив голову, Бытько в глубокой задумчивости пошел к своей кровати. «Будешь знать, как приставать со своими дурацкими расспросами», — злорадно подумал Тищенко, но все же ему было немого жаль товарища, и курсанты начали мучить угрызения совести.
— Чего было надо Бытько? — спросил подошедший Лупьяненко.
— Спрашивал, зачем я только его в боевой листок вписал.
— От этого он такой грустный?
— Почти. Я ему сказал, что это Гришневич приказал сделать и сказал, что взводный грозится его целый месяц в увольнение после присяги не отпускать, — с напускным смехом ответил Тищенко.
— Взводный и в самом деле так сказал?
— Нет, конечно. Я пошутил, а этот дурак и поверил.
— Бытько всего и так боится, а ты еще его пугаешь, — улыбнулся Лупьяненко.
— Он еще, чего доброго, матери напишет, чтобы не приезжала. Как думаешь? — на этот раз уже серьезно спросил Игорь.
— Как пить дать, напишет!
— Ладно, я ему завтра с утра скажу, что пошутил. Ты только мне напомни, — решил Тищенко.
— Тищенко!
— Й-я! — уже в который раз за свою недолгую службу гаркнул Игорь, услышав свою фамилию на вечерней поверке.
К самой поверке Тищенко уже привык и давно перестал нервничать. Его внимание, раньше всецело сосредоточенное на собственном крике и стойке «смирно», получило теперь полную свободу, потому что все вышеперечисленное курсант выполнял уже автоматически. Вниманию делать было нечего, и оно переключилось на фамилии, называемые тремя дежурными по роте, изо всей силы старающимися перекричать друг друга:
— Мироненко, Рысько, Ненчик, Калинович! — выкрикивал Сапожнев фамилии третьего взвода.
— Иваненко, Ямов, Бумагин! — вторил ему дежурный третьей роты.
— Филоненко, Бембель, Заслонов! — чуть запаздывал дежурный первой.
Игорь вспомнил, что вначале, когда курсанты только пришли в учебку, на первых проверках всем слышалось не «Бембель», а «Дембель». Это очень забавляло сержантов всего батальона: «Еще недели не прослужил, а уже — дембель». «А Заслонов может какой-нибудь дальний родственник самого Константина Заслонова? Чего в жизни не бывает — мир тесен. Но, скорее всего, просто однофамилец. Интересно, были ли великие люди по фамилии Тищенко?» — размышлял Игорь, лениво разглядывая крышу казармы.
Сразу после проверки Гришневич построил взвод в проходе казармы и заявил:
— К завтрашнему утру, то есть к подъему каждый из вас должен быть постиран и одет по форме одежды. Всем ясно?
Всем было абсолютно неясно — до отбоя оставалось всего каких-нибудь полчаса, и никто из курсантов не представлял, как за это время можно постирать хэбэ. Поэтому на вопрос сержанта взвод ответил настороженным и угрюмым молчанием.
— Я не понял, бойцы! Я спрашиваю — всем понятно? Бытько, тебе понятно?
— Так точно!
— Байраков?
— Почти, товарищ сержант.
— И что же тебе непонятно?
— Товарищ сержант, мы ведь никак не успеем до отбоя постирать, да? — выразил общую озабоченность Байраков.
— Похоже, что так. Но это сути дела не меняет — завтра вы все должны стоять в постиранном хэбэ.
Ответ сержанта еще больше удивил и озадачил взвод.
— Товарищ сержант, значит, нам можно после отбоя задержаться? — Байракову показалось, что он понял, к чему клонит Гришневич.
— Я не понял, Байраков! В десять ноль ноль вы все должны лежать в кроватях! После отбоя не может быть никаких задержек! Понятно?
— А как же тогда постираться? — удивился Байраков.
— Для вас личное время начинается с двух часов ночи. В два часа можно проснуться и, не издавая шума, приступить к выполнению того, что не успели выполнить днем. А именно: подшиться, постираться, погладиться и тому подобное. Это можно делать хоть до самого подъема. Предупреждаю — после подъема в строю не должно быть людей, одетых не по форме одежды. Никаких отговорок вроде «хэбэ мокрое и сушится» я принимать не буду, а буду, а как вы сами понимаете, наказывать. Хочу дать вам два совета. Совет первый — если хэбэ при подъеме будет все еще мокрым, надевайте его прямо на себя, чтобы быстрее высохло. Совет второй — вы можете проспать и ничего не сделать. Чтобы этого не произошло, попросите, чтобы дневальный в два часа разбудил кого-нибудь из вас. Он разбудит одного, а тот по очереди всех остальных. Хэбэ лучше всего стирать на полу в умывальнике жесткими щетками. Хэбэ надо густо намылить и затем тереть. Теперь все ясно?