— Чтобы к… понедельнику починил сапоги! — приказал Гришневич.
— Фу, черт — я думал, что этот идиот скажет к утру починить. Опять пришлось бы часа два не спать, — облегченно шепнул Игорь стоящему рядом Коршуну.
В четвертом взводе послышались какие-то крики, и все повернули головы в ту сторону. Вместе с сержантом осмотр проводил и Атосевич. Сейчас он что-то разгоряченно говорил Абилову, а тот грубо и бесцеремонно огрызался. Миневский и Бульков изобразили какую-то немую сцену и растерянно смотрели на обоих. Атосевич, явно выведенный из равновесия, сжал кулаки и зло крикнул:
— Я сказал — стань по стойке «смирно»!
— Нэ буду! — упрямо ответил Абилов.
Атосевич выругался и ударил Абилова кулаком в грудь. Абилов пошатнулся, но все же устоял на ногах:
— Я нэ понял! Зачэм дерешься, а?!
Атосевич замахнулся еще раз, но Абилов отскочил в сторону и встал в боксерскую стойку:
— Зачэм дерешься? Я ведь тоже могу бить!
Роту сковала гробовая тишина. Забыв об осмотре, все пять взводов смотрели на Абилова. Курсант грозился ударить старшину роты, да еще не кого-нибудь, а бывшего морского пехотинца прапорщика Атосевича, известного мастера рукопашного боя. Такого в учебке еще не видели. Правда и Абилов был мастером спорта по боксу, но в любом случае дерзость его казалась чудовищной. Атосевич посмотрел Абилову в глаза и понял, что азербайджанец решил драться всерьез, используя свое знание бокса и кавказский темперамент. Надо было что-то решать. Рота смотрела на Атосевича, и прапорщик это хорошо чувствовал. Рота ждала решения. Атосевич горел желанием тут же на месте раскроить Абилову череп и едва себя сдерживал. Но драться с курсантом на виду у подчиненных было глупо, и авторитета явно не добавило бы. После некоторого раздумья Атосевич уже почти спокойно сказал азербайджанцу:
— Что, горный орел, кулаками захотелось помахать? Сейчас я это тебе устрою. Пойдем за мной — поговорим в каптерке.
Абилов криво улыбнулся и пошел вслед за прапорщиком. «Интересно — что будет, если Абилов побьет Атосевича? Пожалуй, его тогда в дисбате сгноят. В любом случае Абилову не позавидуешь», — Тищенко недолюбливал слишком надменного азербайджанца и не испытывал к тому ни капли сочувствия. Ему было просто интересно, чем закончится вся эта история.
Гришневич некоторое время смотрел вслед Атосевичу, но потом, опомнившись, скомандовал:
— Сомкнись! Кругом! Левая шеренга — два шага вперед! Шагом марш! Кругом!
Взвод вновь слился воедино.
— Направо! В казарму шагом марш!
Сержант отпустил взвод, и к Игорю сразу же подошли Туй и Лупьяненко.
— Ну что — получил от сержанта поощрение?! — спросил Антон.
Тищенко хотел пошутить в ответ, но на глаза вновь навернулись слезы, и Игорь так ничего и не сказал.
— И что это с ним сегодня?! Досталось тебе…, — сочувственно заметил Туй.
— Подшиться вчера не мог, что ли?! — с укором спросил Лупьяненко.
— Мог. Но вчера вроде бы подворотничок чистый был. Я даже на свету смотрел, — наконец выдавил Игорь.
— Лучше надо было смотреть. Теперь еще один наряд тебе влепит. Но все-таки он порядочная сволочь: одно слово — Говнище! — подытожил Антон.
— Кто, кто? — переспросил Туй.
Тищенко тоже удивленно взглянул на товарища. Такое слово он слышал впервые.
— Говнище, — бесстрастно повторил Лупьяненко и пояснил — я вчера катушки для телеграфного аппарата вместе с Шорохом получал, помните?
— Ну! — в один голос ответил Туй и Тищенко.
— Так вот: на складе их не было, и нам сказали сходить в бригаду и попросить там. Шорох выпросил три штуки у какого-то младшего сержанта и отправил с ним меня. По дороге этот сержант и спрашивает: «Как вы там с Шорохом и Гришневичем живете?» Я ведь не такой дурак, чтобы правду говорить — вдруг он Гришневичу или Шороху заложит! Но отвечать-то что-то надо. Вот я и говорю: «Так себе. Шорох ничего, а Гришневич слишком строгий». Сержант засмеялся и сказал, что служил в одном взводе с Шорохом, а командиром отделения у них был Гришневич. Сказал, что Шорох — так себе, простачок был, но хорошо в технике соображал. Шорох ведь земляк Гришневича. Гришневич попросил Мищенко, вот ему и оставили Шороха в помощники — знание аппаратов тоже учли. А сам Гришневич очень говнистым был, его за это так и прозвали — Говнище. Даже сказал, что, вроде бы, не они прозвали, а его сослуживцы еще тогда, когда Гришневич духом был. Так что Говнище и есть Говнище! Сегодня мы еще раз в этом убедились. Вы когда-нибудь видели, чтобы Петраускас или Бульков, к примеру, били по морде подворотничком? Вот то-то и оно!