— А разве можно не идти?
— Можно, если сапоги у тебя сбиты или, к примеру, стираться надумал. А так, понятно, идти обязательно надо.
— Я уже хэбэ постирал, а каблуки у меня нормальные. А ты пойдешь?
— Хотел бы пойти. Даже все равно, что покажут — все-таки фильм. Но, увы… Мне надо каблуки делать. Я и не делал-то их никогда. Как испорчу — Гришневич мне голову оторвет!
— Если бы голову оторвал — это было бы еще полбеды, а то ведь ходить не в чем будет.
Тем временем со стороны третьего взвода стал доноситься какой-то шум. Щарапа что-то зло кричал и нервно ходил по кубрику от одного курсанта к другому. Те шарахались в стороны и испуганно мотали головами в ответ. Старшему сержанту надоело спрашивать, и он яростно завопил на весь этаж:
— Третий взвод, становись!
Когда курсанты построились, Щарапа обвел взвод взглядом и злобно спросил:
— Еще раз повторяю — куда делся Мироненко?
— Так, товарищ старший сержант, он же в санчасти, — ответил Яковцов.
— Яковцов, а почему ты молчал, когда я спрашивал?
— Виноват, товарищ старший сержант — я в это время в туалете был.
— А откуда ты про Мироненко знаешь? Почему мне не доложил?
— Я думал, что вы и так знаете. А мне Ломцев из второго взвода сказал. Он в санчасти б-был и т-там Мироненко вид-дел, — Яковцов от волнения начал заикаться и глотать отдельные слова.
— Вытащи член изо рта, боец! Ломцев!
Допросив Ломцева и выведав у него все, что тот знал о Мироненко, Щарапа приказал Яковцову:
— Сейчас пойдешь в санчасть и приведешь сюда Мироненко! Вопросы?
— Но… товарищ старший сержант… У него ведь температура… Может его уже положили.
— Яковцов, я вижу, что ты меня плохо понимаешь. Бегом в санчасть и приведи сюда Мироненко. На все это вам ровно пять минут! Даже семь. Через семь минут вы должны быть здесь! Оба! Время пошло!
Яковцов растерянно пожал плечами и побежал в санчасть.
Его не было минут пятнадцать. Наконец Яковцов появился и, задыхаясь от быстрого бега, доложил Щарапе:
— Товарищ старший сержант, ваше приказание выполнено!
— А где же Мироненко? Я что-то его не вижу. К тому же ты, Яковцов, прибежал не через семь минут, как я говорил, а через пятнадцать.
— Виноват, товарищ старший сержант. Мироненко очень больной и в санчасти его долго не отпускали. А вот он и сам пришел, — радостно воскликнул Яковцов, надеясь на то, что Щарапа переключится на Мироненко и забудет об этих злополучных пятнадцати минутах.
Еще издали было хорошо заметно, что Мироненко тяжело болен. Он едва шел по коридору, пошатываясь из стороны в сторону. Его лицо было очень бледным и каким-то странным. Мироненко подошел к Щарапе и едва слышно доложил:
— Товарищ старший сержант, курсант Мироненко по вашему приказанию прибыл.
Тищенко рассчитывал, что Щарапа, увидев состояние Мироненко сразу же отпустить его назад в санчасть, но старший сержант думал иначе:
— Курсант, стань по стойке смирно! Почему хотел лечь в санчасть без доклада? Или ты не знаешь, что я твой непосредственный начальник, а?! Отвечай, боец, когда тебя командир спрашивает!
— Мне трудно стоять — у меня очень высокая температура, больше сорока, — тихо сказал Мироненко.
Игорю было мучительно жаль своего земляка, и он с ненавистью взглянул на Щарапу: «Ну и сволочи же наши сержанты! Разве он не видит, что Славе очень плохо сейчас?! Только бы лишний раз поиздеваться, да свои права покачать. Все-таки наш Гришневич еще ни к кому так не относился. Да-а, нравится Щарапе власть».
— Мироненко, я задал тебе вопрос и пока не получил на него ответа. Задаю еще раз — почему ты не доложил мне о том, что тебя собираются положить в санчасть? — невозмутимо продолжал Щарапа.
— Мне было очень плохо. Я думал, что в этом случае не обязательно говорить — фельдшер сказал, что позвонит в казарму. Да и Ломцев нашим сказал — Яковцову, например.
— Верю, Мироненко, что тебе очень плохо, но вопрос сейчас не об этом. А если бы тебя в бою ранили, а? Ты бы тоже докладывать не стал.
— Но ведь это не бой… сейчас, — робко возразил Мироненко.
— Правильно — это не бой. Но если ты не научишься всегда и вовремя докладывать здесь, ты и в бою этого не сделаешь. Курсант, я приказал стоять по стойке смирно! — казалось, что камень скорее проявит милосердие, чем это сделает Щарапа.
У Мироненко помутилось в глазах и, чтобы не упасть на пол, он схватился за спинку койки. Именно это и не понравилось Щарапе. Услышав окрик, Мироненко собрался с силами и, отпустив койку, выпрямился. Но ему опять стало плохо, и Мироненко вновь облокотился.