От каждого взвода в ленкомнате «Боевой листок» делали по одному человеку, а Гришневич оставил сразу двоих. Формально редактором взвода был Лозицкий, но сержант решил возложить на него только оформление, а сам текст поручить Тищенко. Тищенко понимал всю случайность и шаткость своей «привилегии» и старался сделать листок интересным, чтобы попасть сюда и в следующий раз.
Вначале Лозицкий нарисовал вверху листка солдата с огромной квадратной челюстью. Солдат получился на редкость свирепым и грозным. Позади солдата появился матрос (маленький, но добродушный) и в самом углу, из-за нехватки места — до невозможности дистрофический лётчик. Лозицкий, посмотрев на рисунок, хотел, было, его порвать, но Игорь остановил товарища:
— Да подожди ты, ведь вполне нормально получилось. Лётчик как бы на заднем плане…
— Ты думаешь?
— Конечно! А самое главное, если сейчас Гришневич с физо придёт, а у нас ничего не готово — представляешь, что будет?!
— Представляю.
— То-то. Я только что с очек пришёл. Больше сегодня не хочется, так что ты оставляй всё, как есть — в следующий раз лучше нарисуешь.
Лозицкий был высоким, худощавым курсантом с огненно рыжими бровями и волосами. Лицо было сплошь усеяно веснушками. Внешне он напоминал Игорю одного знакомого отца, но был помельче. Лозицкий был типичным флегматиком, и Тищенко ещё ни разу не видел, чтобы он кричал или сколь либо заметно нервничал. Лозицкому было уже девятнадцать, и он был старше Шороха, так как до армии закончил какой-то техникум в Бресте. Вот и сейчас Лозицкий не стал спорить, а спокойно и уверенно сказал:
— Перерисовывать я всё равно буду, а если Гришневич придёт, мы ему старый листок покажем.
Игорь согласился и хотел начать писать заметки, но тут в ленкомнату вошли казахи Мухсинов и Хусаинов.
Хусаинов был такой же маленький и коренастый, как и его спутник, зато его лицо заметно отличалось своей вытянутостью и яйцеобразностью. Бульков сидел в углу комнаты, и казахи его не заметили. Младший сержант, оскорблённый невниманием своих же подчинённых, резко спросил:
— Эй, воины ислама, а разрешение спрашивать не надо?
Казахи остановились, и Хусаинов растерянно ответил:
— Выноват, товарыш млаший сежант. Мы вас не видэл.
— А ты, Мухсинов, тоже не «видэл»?
Мухсинов кивнул.
— Так вот — чтобы вы лучше видели, придётся ещё раз вход повторить. Вылетели отсюда!
Казахи понуро вышли в коридор и, постучав в дверь, вошли вновь. Мухсинов взял ответственность на себя:
— Товариш млаший сежант, можно войти?
— Можно член в дверях прищемить! В армии говорят «разрешите».
— Разрэшите войти?
— И так уже вошли. Что дальше надо спрашивать?
— Разрэшите приуствосать?
— Что разрешить?
— Здэсь быт разрэшите?
— Будьте — разрешаю. Я сегодня добрый. Но за это вам придётся либо спеть, либо станцевать. Давай, Хусаинов, начинай.
— Зачэм я? Мухсинов на гитара умеет играт. Пет можэт.
— Умеешь, Мухсинов?
— Нэмножко могу…
— Держи гитару и пой.
Мухсинов играл не очень хорошо, а пел ещё хуже: его тихий голос был едва слышен и Игорь только после второго припева понял, что песня звучит на русском:
Но все слушали внимательно и не смеялись. Даже Бульков подавил невольную улыбку. «А Бульков неплохой парень, не то, что наши сержанты», — подумал Игорь. Мухсинов допел песню до конца и хотел вернуть гитару, но Бульков остановил его и спросил:
— А ещё что-нибудь можешь?
— Могу. Толко песня казахский.
— Пой на казахском.
Мухсинов спел ещё пару песен и Бульков отпустил его и Хусаинова писать письма домой.
Развлечение закончилось, и Игорь снова взялся за дело. Надо было написать как о недостатках, так и о положительных примерах. Прежде всего, Тищенко стал писать о тех, кто «пока с трудом вливается в армейский коллектив». «Про кого бы написать? Если про Резняка, ещё в драку полезет! Если про Валика — может обидеться, всё-таки земляки», — перебрав в памяти весь взвод, Игорь записал в «отстающие» Кохановского, Фуганова и, немного подумав…Валика. В «пример для остальных» попали Туй, Ломцев, Лупьяненко и Доброхотов. Нужно было написать ещё о чём-нибудь, но Игорь никак не мог придумать, о чём.