— Попробуй колбасы копченой, я ее вчера в Витебске купила. Огурцов поешь.
— Угу, давай, — голос Игоря едва пробился через наполненный едой рот.
Почти все курсанты вокруг, подобно стае зеленой саранчи, двигали челюстями, пережевывая все, что привезли родители. А те, которые не двигали, либо уже пережевали, либо еще только собирались это сделать. Со стороны любому было ясно, что курсанты делали это не от хорошего питания. В столовой действительно кормили прескверно, и курсанты здорово соскучились по нормальной пище, ежедневно получая массу, напоминавшую мелко насеченные отруби, скрепленные клейстером. Все это готовилось из вполне нормальных продуктов, и требовалось немалое мастерство, чтобы вместо супа приготовить бак горячих помоев.
— Ой, совсем забыла — я ведь тебе драчеников испекла! — всплеснула руками мать.
Елена Андреевна всегда говорила по-украински — «драченики», и все в семье привыкли к такому названию. Исконно же белорусское слово «драники» так и не прижилось, хотя так говорили все соседи. '«Драченики» — картофельные оладьи. Картошку предварительно протирают на терке (отсюда и корень слова в обоих языках). Драники являются национальным блюдом белорусов. Вообще же в Белоруссии знают и готовят несколько десятков блюд из одного лишь картофеля. За это белорусы и получили свое второе, народное название — бульбаши. К слову, в армии даже на территории Белоруссии готовят только одно «блюдо» — редкие картофелины, плавающие в крахмальной жиже.
— Давай их быстрее сюда! — обрадовался Игорь.
Пока Игорь поглощал содержимое банки, мать продолжала его расспрашивать о службе:
— Сынок, а зачем тебе опять докладывать идти?
— Зачем? — поддержал мать Славик.
— А кто его знает… Какой-то идиот придумал… Может быть для того, чтобы я с вами домой не сбежал или не напился где-нибудь? А, может, и для того, чтобы не ошивался неизвестно где, когда вы уедете. Черт, скоро опять надо идти.
— Надо, значит надо. Раз такой порядок — нужно выполнять. Это армия. Вон и так мы с тобой разговариваем, а в некоторых частях, говорят, родителей вообще до присяги не пускают, а если и пускают, то не больше, чем на час.
— Врут они, кто тебе такое сказал?! Хотя… Кто его знает? У нас здесь целая куча минчан. Я тут всем говорю, что у меня отец — начальник.
— Не надо так говорить. Какой же он начальник — слишком мелкая рыбешка. Вот ты врешь, а ведь детей начальников не любят.
— Почему это вру? Не такой уж отец и мелкий. А насчет любят — не любят… У нас тут половина роты из Минска, и у всех родители какие-нибудь шишки.
— Неужели половина роты?! А я слышала, что нельзя дома служить.
— Ну, может, и не половина, но треть роты точно наберется. Чем человек солиднее, тем больше ему можно. Вот и я не хочу быть хуже других — пусть думают, что и я попал сюда по блату.
— По какому блату? Мы с отцом за всю нашу жизнь ни одного военного не знали! — возмутилась Елена Андреевна.
Ей была оскорбительна сама мысль о том, что могут подумать, будто она устроила сына — ведь все было совершенно иначе.
— Ну, чего ты обижаешься? Я ведь пошутил. Зато теперь у вас есть знакомый военный — это я.
— Да я не обижаюсь. Просто любишь ты болтать лишнее. Смотри, хоть с командирами не спорь.
Поспорить Тищенко действительно любил. Но сейчас была совершенно иная ситуация, и Игорь улыбнулся, представив, как он спорит с Гришневичем.
— Чего ты улыбаешься? Наверное, уже поспорил? — спросил Славик.
— Да нет, здесь особенно не поспоришь. Здесь надо не спорить, а приказы выполнять.
До обеда Игорь еще раз сходил в казарму и хотел доложить Гришневичу, но того не оказалось на месте. Тогда Игорь доложил Шороху.
Во время обеда Игорь ничего не ел — после жареной курицы сечка вызывала отвращение.
После обеда Игорь вновь пришел к своим. Солнце стояло почти в зените. На тополях за забором пели невидимые глазу птицы. Весь воздух был наполнен каким-то ленивым простором и летним, слегка пыльным оцепенением. На площадке перед клубом не было тени, а асфальт раскалял и без того нагретый воздух.
— Может быть, Игорек, в ваш клуб перейдем? Там все-таки тень и люди почти все домой разъехались. Пойдем? — предложила мать.