Курсанты промолчали.
— Быстрее надо двигаться, а то мы половину ночи здесь проторчим. Идите и домывайте вместе со всеми пол в мойке, почему кто-то должен вашу работу делать?! А вам — помыть носилки.
Последнее адресовалось Игорю и Гутиковскому. Меньше всего Игорю хотелось сейчас возиться в помоях, но Гутиковский нашел выход. Он принес откуда-то щетку ДК и с ее помощью, залив в каждые носилки по два ведра горячей воды, курсанты быстро справились с поставленной задачей. Тем временем Резняк и Петренчик вместе с Доброхотовым (который и представлял «всех остальных») убрали мойку. Пришел с улицы сержант:
— Складывайте все по своим местам, носилки к стенке поставьте и мойте руки. На этом наш наряд сегодня закончился, если только картошку не надо помогать чистить. Гутиковский!
— Я.
— Сходи в картофелечистку и узнай, как там у них дела.
— Есть. А куда это нужно идти?
— Налево, а дальше — прямо по коридору. Там, тоже слева, метров, через пять, будет картофелечистка. Ты их по голосам найдешь.
Гутиковский вскоре вернулся:
— Товарищ сержант, они уже сами все почистили — сейчас заканчивают пол убирать.
— Сходи и поторопи их.
— Есть.
На этот раз Гутиковский вернулся еще быстрее, и не один, а вместе с другой половиной наряда.
— Как картошка, Коршун? — весело спросил сержант.
— Нормально, товарищ сержант, — в тон ему ответил курсант.
— Вижу, что нормально. Ты хоть рожу от картошки умой.
Весь наряд дружно засмеялся. То ли Коршун больше других работал, то ли был ближе всех к картофелечистке, но его лицо было сплошь усеяно крапинками мелких кусочков картофельной шелухи. Коршун вымылся последним, и Гришневич вывел наряд на улицу.
— Становись! — скомандовал сержант.
Наряд быстро построился у бетонных ступенек.
— Подведем первые итоги. Сегодня вы впервые были в наряде по столовой и, так сказать, почувствовали, что это такое. Узнали повара Урбана. Наверное, кое-кому и по шее попало. Да, Мазурин?
— Да нет, товарищ сержант. Все вроде бы нормально было, — смутился курсант.
— Ладно, Мазурин — я все видел и хорошо, что вовремя подошел. А то ведь Курбан нервный, мог бы еще пару раз заехать. Но в этом нет ничего страшного, вы ведь не девочки. Если пару раз кто где «погладит» — не умрете. Это армейские будни и от них никуда не деться. Работали все вы вполне нормально, только с чайниками немного затормозили. Это тоже не страшно — завтра утром будете про это знать. Надо просто чуть быстрее шевелиться. А сейчас можно немного отдохнуть, кто хочет — перекурить и пойдем в казарму. Скоро первый час — пора спать.
Все, кроме Доброхотова и Тищенко, закурили. Игорь устало опустился на ступени, потянулся, привалился к холодной стене спиной и стал смотреть прямо перед собой. За складом виднелась пятиэтажка. Некоторые окна еще горели там, где нормальные гражданские люди доделывали свои нормальные гражданские дела. Игорь взглянул на товарищей. Тлеющие огоньки сигарет четко выделялись на фоне ночного неба. Тищенко заметил, что весь наряд смотрит туда же, куда и он — на горящие окна такого близкого и, вместе с тем, далекого дома, стоящего всего в сотне метров от столовой. Но теперь эта сотня метров была пропастью, на два года отделившей всех их от нормальной жизни. Тем более странным для Игоря и всех, кто стоял рядом с ним, было чувство, внезапно овладевшее курсантами — чувство романтики. Если бы кто-нибудь спросил сейчас у них, чувствуют ли курсанты романтику — любой из наряда рассмеялся бы в лицо вопрошающему: какая же может быть романтика в недосыпании, работе до седьмого пота и униженном, рабском положении. Но, все же романтика незаметно проникла в их сердца. Там, за горящими окнами, возможно, читали книги парни, еще не бывшие, или уже никогда не будущие в армии. Они и знать не знали о том, что такое наряд по столовой в учебке и что такое служба курсанта вообще. А Игорь и его товарищи уже знали это, уже преодолели самые первые, небольшие, но все же настоящие жизненные трудности, в чем-то преодолели свои малодушие и безвольность и стали, на самую малость, но все же стали чуть суровее и решительнее, ощутив жесткое дыхание дней, проведенных вдали от семьи и детского, привилегированного положения в ней. А те, за окнами, остались на прежней ступени. Поэтому между ними уже была крошечная разница, и курсанты были подсознательно горды за нее. Теплая летняя ночь, блестевшая жемчугом звезд, только усиливала это впечатление, делая чувства какими-то особенными и надолго запоминающимися.
— В колонну по два становись! — скомандовал сержант.
Игорь оказался рядом с Доброхотовым, потому что все построились не по росту, и Резняк встал где-то в середине. Но Тищенко лишь обрадовался этому — он невзлюбил Резняка почти с самого первого дня. Впрочем, Резняк отвечал Игорю тем же. Специфика армейского коллектива как раз и состоит в том, что в армии человек не волен выбирать себе круг общения — и это касается не только солдат, но и офицеров, за исключением лишь, может быть, генералитета. В последнем случае «круг общения» зачастую подбирается по весьма определенным качествам, обычно необходимым для подбирающего в первую очередь, а для дела — во вторую. Совместная жизнь несовместимых лиц отравляет жизнь им обоим не только невозможностью избавиться друг от друга хотя бы на неделю (на сутки можно — например, в наряде), но еще и тем, что каждый знает — это будет продолжаться и через день, и через неделю, и через месяц, и, может быть, через год. Все это подрывает как моральный дух армии, так и ее боеспособность. В будущем, наверное, в армии будут необходимы психологи, выявляющие несовместимых людей. Скупой платит дважды. Все же лучше заранее поработать над совместимостью, чем дожидаться, пока солдаты начнут стрелять друг в друга (что не раз было как в Афганистане, так и в Союзе). Взаимоотношения Тищенко и Резняка как раз и являлись проявлением такой несовместимости, изрядно портившей нервы обоим, но все же Игорю, ближе берущему все к сердцу — в гораздо большей степени.