— Хорошо, что ясно. Садись, Сашин. Знаете, у меня впервые во взводе столько студентов и минчан. Так что я так думаю — взвод наш не подкачает. Прошлый состав, конечно, послабее был — там, в основном, деревенские ребята были. Но и их мы со старшим сержантом Прохоровым подготовили.
— Товарищ сержант, можно вопрос задать?
— Можно с дуру член сломать! Надо говорить не «можно», а «разрешите». Понял, Лупьяненко?!
— Так точно.
— Тогда задавай свой вопрос.
— А как узнать, есть допуск или нет? Это что, в специальном деле написано, или как?
— Нет. Все гораздо проще, Лупьяненко. На той странице военного билета, где у вас стоит отметка о сдаче паспорта, должна быть еще одна печать. Нашли?
Курсанты зашелестели страницами билетов и начали утвердительно кивать в ответ.
— Товарищ сержант, разрешите обратиться?
— Обращайтесь… Только в следующий раз надо обязательно представляться, Гутиковский. Например: «Товарищ сержант, разрешите обратиться, курсант Писькин?».
— Товарищ сержант, разрешите обратиться, курсант Гутиковский?
— Обращайтесь, я ведь сказал уже.
Игорь обратил внимание на то, что сержант иногда называл курсантов на «вы», а иногда на «ты» — смотря по настроению.
— Скажите, а что нужно для того, чтобы дали допуск? — спросил Гутиковский.
— Для получения допуска надо не иметь приводов в милицию, не иметь судимостей, не должно быть родственников за границей, ну и всё в таком же роде.
— А это в военкомате решают?
— В военкомате и местном КГБ. Потом здесь ещё особый отдел проверяет.
Через каждые сорок пять минут в коридорах учебного центра звенел звонок на перерыв. «Почти как в институте», — иронично улыбнулся Игорь. После очередного такого звонка Гришневич взглянул на часы, порылся в кармане штанов и вытащил небольшой металлический кружок с выгравированными на нём буквами и цифрами. Подняв кружок вверх, и показав его взводу, сержант пояснил:
— Это та самая печать, которой опечатывается этот класс — печать номер «три». Есть ещё одна — номер «семь». Ею мы будем опечатывать двери другого класса, в котором будем учиться печатать на телеграфных аппаратах. Сегодня я сам опечатаю. А потом уже вы будете по очереди опечатывать — те, кто будет дежурить. Для опечатывания нужно два куска пластилина и нитка. Нитка должна быть целой, без всяких узлов и связок. Чтобы пластилин стал мягче, его можно погреть в руках. А чтобы он не прилип к печати, её поверхность можно смазывать слюной или подышать на неё хорошенько. Смазывать не языком, конечно, а просто плюнуть на палец и протереть. Взвод, встать! Выходи в коридор строиться.
Проделав «опечатывание», Гришневич повёл взвод в казарму. Шорох куда-то незаметно исчез.
В казарме Тищенко пришлось перенести свои вещи и постельное бельё из одной части кубрика в другую, так как второй взвод располагался в одном кубрике с третьим. При распределении курсантов Гришневич ставил первого попавшегося возле свободной койки и объявлял его собственником этого места. Кровать самого Гришневича находилась здесь же. Оказалось, что все сержанты спят по углам кубриков. Койки были составлены попарно. Между каждой парой стояла деревянная тумбочка для хранения личных вещей. Личных вещей у Тищенко было мало, но всё же больше, чем у других: кроме обычного набора, состоящего из ниток, иголок, пасты, щёток и прочего уставного имущества Игорь положил в тумбочку две книги на белорусском языке и припрятанную пачку печенья. Тищенко вовсе не предпочитал белорусский язык русскому — просто эти книги были не слишком ценными, и Игорь с лёгким сердцем взял их с собой. Тищенко был обладателем только половины тумбочки — другая половина отныне принадлежала Лупьяненко, койка которого стояла по другую сторону от тумбочки ближе к окну. Чуть дальше, возле окна, вплотную к койке Лупьяненко стояла койка Гришневича с собственной, персональной тумбочкой. Соседом Игоря с другой стороны оказался Гутиковский. «Вот интересно, — подумал Тищенко, — в школе мы постоянно с Гутовским вместе сидели и здесь, стоило только появиться похожей фамилии, как опять вместе. Может, я с этим Гутиковским и сдружусь, кто его знает?!» За Гутиковским, в сторону прохода расположились Доброхотов, Каменев и Резняк. «Каменев… Чуть ли не «враг народа», — улыбнулся Игорь.
— Что, сосед, давай познакомимся, что ли? — предложил Лупьяненко.
— Давай, — согласился Игорь.
— Ты из Витебска?
— Угу.
— А я минчанин.
— Далеко живёшь?
— Отсюда пятьдесят минут езды с пересадками.
— Близко. Я в институт из дома и то полтора часа ездил.
— Неужели ваш Витебск такой большой?
— Если ехать из конца в конец, может, часа полтора и понадобиться… Но я из Городка ездил?
— Что за городок такой? Военный, что ли?
Игорь обиделся за то, что Лупьяненко, будучи студентом института, не имеет ни малейшего понятия о его городе:
— Районный центр. Так и называется — город Городок, тридцать пять километров к северу от Витебска, в сторону Ленинграда. Есть и военный городок — километра за четыре от Городка.
— И сколько же в вашем Городке жителей?
— Тысяч тридцать, наверное, — соврал Тищенко, потому что в Городке было тысяч пятнадцать-шестнадцать населения, но местный патриотизм почти неосознанно заставил Игоря сделать приписку.
— Маловато. Так ты что же — каждый день взад-вперёд ездил?
— Ездил. А что мне было делать?
— Общагу не могли дать, что ли?!
— Да вот не дали.
Игорь опять соврал — ему дали место в общежитии с самых первых дней учёбы, но комната студенту не понравилась. В ней не было ни телевизора, ни библиотеки, ни (и это самое главное) домашнего комфорта. Поэтому Тищенко предпочёл ездить домой. К тому же Игоря всегда тяготило слишком большое количество людей. «Там хоть пятеро было, а здесь, на этаже, наверняка, не меньше сотни», — подумал Тищенко.
— Так снял бы квартиру?!
— Не так то просто её найти, да и дорого. Да и сам знаешь — то не так газ зажёг, то не так в туалет сходил…
— Нет, я бы так не смог! Да, слушай, мы тут с тобой треплемся, а имена друг друга так и не узнали. Тебя как зовут?
— Игорь.
— А меня — Антон. Ты думаешь, я ближе всех к части живу? Ничего подобного! Доброхотов вообще в двадцати минутах живёт, а Гутиковскому только через реку перемахнуть и он в своей Серебрянке. Отсюда, наверное, и дом его видно. Эй, Гутиковский!
— Что?
— Твой дом из части видно?
— Из казармы вообще-то нет, а вот когда мы получать форму в парк ходили, то я угол дома видел.
— Видал?! Так что и поближе меня служат.
— Хорошо вам, — позавидовал Игорь.
— Хорошо, не спорю. Но и тебе не так уж и плохо.
— Ну да?! Вы здесь рядом живёте, а я за три с половиной сотни километров.
— По сравнению с нами хуже, конечно, а вот если вспомнить, что и во Владивостоке служат, то, как сказать…
— Всё в мире относительно. Конечно, с точки зрения Владивостока мне повезло.
— Смирно! — неожиданно закричал Гутиковский.
Игорь вздрогнул и вскочил. В проход между кроватями зашёл Шорох:
— Я тут сваим абъяснив, так што и вам гавару: так, как вы койки пазаправляли — не пайдёт. Бярыте нитку, адин канец — Рэзняк, другой ты. Как там тябе?
— Лупьяненко.
— Другой канец ты бяры и натягивайте нитку, как струну. Па ней сматрыте, штоб была ровна: усе спинки коек и палосы на адеялах. Прыступайте!
— «Прыступаем», — весело подмигнув Игорю, шепнул Лупьяненко.
Белорусский акцент Шороха и в самом деле казался столь комичным, что невозможно было удержаться от улыбки. Шорох заметил улыбки на лицах курсантов и пришёл в негодование:
— Я што, шутки тут с вами шучу?! Счас далажу сержанту Грышневичу и на гавно абоих! Лупьяненка, ка мне!
Лупьяненко изменился в лице, подошёл к Шороху и вопросительно взглянул на младшего сержанта. Тот рассвирепел:
— Што стаиш, как пень?! Дакладывать я за тябе буду?!
— Товарищ младший сержант, курсант Лупьяненко явился по вашему приказанию.
— Являюцца на суд или на тот свет, а в армии гаварят «прыбыл»! Поняв?
— Понял.
— Не «поняв», а «так точна»! Далажы па новай. И слава не пераставляй.