— Рота! Отбой! — прокричал Лупьяненко.
У него, на зависть Игорю, это получилось весьма недурно. Рота затихла и вскоре погрузилась в сон. В противоположном конце казармы на тумбочке стоял Каменев, и Игорь с Антоном в знак приветствия помахали ему рукой. Это заметил неизвестно откуда взявшийся Гришневич и недовольно спросил:
— Что, Лупьяненко? Это я вас учил на тумбочке руками махать?
— Виноват, товарищ сержант.
— Я вижу, вы тут дурью без дела маетесь. А ты чего, Тищенко, руками машешь? Тебе тоже делать нечего? Бегом улетел в туалет порядок наводить.
Игорь не заставил себя долго ждать и вскоре уже «шуршал» в туалете.
Лупьяненко рассчитывал, что стоя на тумбочке, он увильнёт от работы, но не тут то было: Гришневич объявил, что ночью можно и второму дневальному порядок наводить — лишь бы только не отходил далеко. Слово «можно» было равносильно приказу, и через пять минут с «машкой» в руке Антон натирал пол. Пол был не окрашен, зато густо смазан парафином. Чтобы доски блестели, их нужно было постоянно натирать массивным, почти пудовым железным полотёром, из-под которого торчали короткие пеньки когда-то вполне приличного полиэтиленового ворса. Этот самый полотёр и назывался «машкой». Такое название ему было дано явно от дефицита общения с женским полом. Кроме того, получалась интересная (с точки зрения сержантов) игра слов. Кто-нибудь из них, будучи дежурным по роте, обычно говорил своему курсанту: «Иди — обними и потискай «машку».
В одиннадцать Игорь сменил Антона на этом «посту» и на личном опыте познал все прелести «машки». Вначале Тищенко достаточно бодро двигал взад-вперёд громоздкий полотёр, но минут через десять порядком устал и уже не мог сдвинуть его одними только руками. Пришлось помогать себе всем телом. Но тело было не ахти какое, и через полчаса Игорь вымотался окончательно. Он казался самому себе каторжником, а мерзкий полотёр — огромной, многокилограммовой колодкой, ниспосланной ему за прегрешения в гражданской жизни. От всего этого нестерпимо ныли руки, и Игорь с радостью принял предложение Лупьяненко сменить его на тумбочке.
Шёл уже второй час ночи, а курсанты всё ещё не могли «навести порядок», хотя оставалось уже не так и много: ленкомната и сушилка.
Ещё через сорок минут с ними было покончено и Тищенко вместе с Лупьяненко получили добро на сон. Кохановскому и Каменеву повезло меньше — они ещё продолжали убирать. Спать можно было до шести, и именно поэтому нужно было разделить три с половиной часа на двоих.
Лупьяненко ушёл спать первым, и Игорю нужно было стоять до пятнадцати минут пятого. Глаза слипались от усталости, всё тело болело и ныло от работы и Игорю хотелось только одного — упасть прямо на натёртый пол и спать, спать, спать… Но спать было нельзя. Чтобы хоть как-то взбодриться, Тищенко достал из кармана конфеты. Конфеты растаяли от тепла тела и представляли собой неприглядную, бесформенную, коричневую массу. Но Игорь всё же их съел. После конфет захотелось пить, но до воды было далеко, а замениться — не с кем. Несколько минут Игорь удерживался от искушения, но жажда всё же победила. Затаив дыхание, Тищенко прислушался к спящей казарме. Вроде бы всё спокойно. Игорь потихоньку стал отходить от тумбочки, стараясь как можно тише топать сапогами. Сердце учащённо билось, вызывая какое-то неприятное чувство неуверенности. На полпути к двери умывальника раздались резкие скрипы кровати и чьи-то торопливые, шаркающие шаги. Вздрогнув от неожиданности, Игорь бросился назад к тумбочке. Едва успев встать на место, он увидел полусонного, шаркающего кирзовыми тапками Гутиковского.
— Тьфу ты! Носит тебя, Гутиковский, напугал только!
— А? — Гутиковский остановился возле Игоря и вопросительно уставился на дневального.
— Напугал, говорю.
— Кого напугал?
— Меня.
— А чего, а?
— Да иди ты, ёлки! — в сердцах воскликнул Игорь.
Так окончательно и не проснувшись, Гутиковский пожал плечами и побрёл в туалет. Глядя ему вслед, Игорь не смог удержаться от улыбки — огромные синие трусы и дырявая голубая майка делали Гутиковского похожим на огородное пугало. На гражданке такую одежду Тищенко видел лишь в фильме «Трактористы». Впрочем, Игорь знал, что в подобной ситуации он и сам выглядел бы не лучше.
Через пару минут Гутиковский уже шёл назад. Проходя мимо Игоря, он неожиданно наступил сам себе на ногу и неуклюже грохнулся на пол. «Вот козёл, сейчас всю казарму разбудит, попробуй потом попей!», — со злостью подумал Игорь. Гутиковский выругался, поднялся и побрёл в кубрик, потирая ушибленное колено. К радости Тищенко это падение не имело последствий, и никто не проснулся.
Игорь всё же добрался до крана и, открыв его, подставил рот под освежающе-приятную, холодную струю воды. Тут Игорю показалось, что он опять слышит чьи-то шаги, и дневальный, наспех закрутив кран и обдав себя при этом водой, поспешил на своё место. Но всё было спокойно.
Делать было нечего, и Игорь стал прислушиваться к спящей казарме. Он впервые слышал этот совершенно особенный звук, который нельзя ни с чем перепутать. Звук этот, казавшийся цельным и монолитным, складывался из десятков вздохов, бормотаний и скрипов. Время от времени из кубриков доносились звуки выходящих кишечных газов и в эти моменты Игорь улыбался.
На улице поднялся ветер, и за окном раздался какой-то стук. Тищенко вздрогнул и взглянул в окно. Там трудно было что-либо разобрать из-за постоянного мельтешения теней деревьев. Стук повторился, но теперь Тищенко без труда различил звон первых капель начинающегося дождя. Но всё же окно вызывало какое-то недоверие, и Игорь незаметно для себя вспомнил слова прапорщика на разводе, и ему стало немного не по себе. Положив руку на рукоятку штык-ножа, Игорь успокоился, а монотонное журчание усилившегося дождя заглушило тревожные мысли дневального.
Тищенко уже устал стоять, поэтому несмело присел на краешек тумбочки, зорко следя за казармой. На другом её конце в светлом проёме коридора был виден силуэт Кохановского.
Настоящее представлялось Игорю каким-то странным, дурным сном. Казалось, стоит лишь закрыть глаза и он, студент Тищенко, сразу же окажется в своей комнате в Городке. Игорь даже поддался искушению и зажмурился, но тут же рассмеялся над собой.
Ночью, во время наряда, у дневального всегда есть часы, когда он остаётся один на один со своими мыслями и чувствами. Это часы усталости, но, вместе с тем, и приятные часы — короткий срок, когда человек, постоянно находящийся в окружении других людей, остаётся наедине с самим собой. Это очень важно, потому что постоянный пресс общения тяжело сказывается на психологическом состоянии человека, а краткие отрезки одиночества помогают снять бремя эмоционального перенасыщения.
Игорь поймал себя на том, что уже не в силах сдерживать сон, а его отяжелевшие веки всё чаще и чаще непроизвольно смыкаются. Отогнать сон не получилось, и Тищенко мучительно ожидал окончания своего срока.
В десять минут пятого Игорь пошёл будить напарника. Лупьяненко спал безмятежным сном, растянувшись поверх одеяла прямо в хэбэ. Тищенко принялся его тормошить: