Черногуров не уступал по комплекции Петренчику, поэтому сразу же резко отрезал:
— Стану я ещё ждать! Это ваши проблемы, а мне надо стираться.
Игорь слышал, что Черногуров из Донецка, поэтому решил узнать, насколько это верно, а заодно и увлечь каптёрщика разговорами:
— Слушай, говорят, что ты из Донецка?
— Да. А что, ты тоже из Донецка?
— Нет, просто у меня там родственников очень много. А ты где там живёшь?
— Рядом с телевышками…
— У меня там дядька по отцу живёт.
— А остальные где?
— В разных местах… Кто на улице Словацкой, кто на Куйбышева. Есть на Туманяна, на Артёма, на шахте Абакумова. Даже в области есть — в Харцызске.
— Что — все по отцу?
— И по матери, и по отцу.
— А ты откуда призывался?
— Из Витебска.
— Как же это тебя в Белоруссию занесло, если все родичи у тебя в Донецке?
— Не все. Отец ведь у меня белорус, а мама — украинка. Просто родственники отца после войны на Украину переехали, а мама училась в Белоруссии и здесь же замуж за отца вышла. Так всё и перепуталось.
— Ну-у — так мы с тобой наполовину земляки, выходит?
— Выходит, что так.
Черногуров смягчился и гораздо добродушнее сказал Петренчику:
— Ладно, домывайте, если вам немного осталось. Я подожду.
Только домыли, как в умывальник зашёл Гришневич:
— Что, закончили?
— Так точно, товарищ сержант! Но пока только умывальник, — пояснил Петренчик.
— А я что, Петренчик, только умывальник сказал помыть?
— Никак нет, товарищ сержант — ещё и туалет!
— Так давайте мойте. Помоете всё — вот тогда и покажете.
Пожалев курсантов, Черногуров вмешался в разговор:
— Товарищ сержант, разрешите мне постираться?
— А я тебе что, Черногуров, стираться не даю?
— Просто сюда ещё несколько человек из нашего взвода придёт — старший сержант Дубиленко приказал. Товарищ сержант, может, вы у них умывальник примете, а то его сейчас мылом зальют?
— Ладно, Черногуров, стирайтесь. А вы на очки переходите — умывальник я вам зачёл.
Когда Гришневич ушёл, Игорь поблагодарил Черногурова:
— Спасибо. Без тебя он бы нас замучил.
— Да ладно тебе, я ведь тоже курсант, в конце концов, а не козёл какой-нибудь.
— А это, правда, что ещё кто-то стираться придёт? — спросил Игорь.
— Да вряд ли… Разве что один Рахманкулов.
— Ладно, мы пошли мыть.
— Идите, мне тоже трепаться особенно некогда — надо стираться, — согласился каптёрщик.
К большому неудовольствию курсантов их ждал пренеприятнейший сюрприз — два крайних очка были основательно загажены. Кстати, слово «очко» имеет, скорее всего, армейское происхождение, хотя нельзя полностью исключить и влияние тюремной стихии. Действительно, в армии почти никогда (за исключением некоторых госпиталей и спецпомещений для спецгенералов) не устанавливают унитазы. Причём делают это совершенно правильно. В казарменных туалетах часто случаются мелкие стычки и крупные побоища, и, будь на месте очек унитазы, их бы регулярно разбивали раз в месяц. А при нашем извечном дефиците это привело бы к выходу из строя всей системы армейских отхожих мест. Да и пользоваться очком в армейских условиях гораздо удобнее, чем унитазом.
В туалете на небольшом возвышении располагалось шесть кабинок с очками, а у противоположной стены находился выложенный плиткой, корытообразный писсуар. Происхождение слова «писсуар» для Игоря было окутано туманом. Услышав его впервые, Тищенко почему-то решил, что слово позаимствовано из французского. Но потом всё пришёл к выходу, что «писсуар» — дитя русского «писать» и французского «резервуар». Тищенко даже поделился своими фразеологическими открытиями с Петренчиком, но последний остался совершенно к этому равнодушен:
— Давай убирать, чего зря трепаться?! Раньше начнём — раньше и закончим!
— Давай, — вздохнув, согласился Игорь.
Поделив кабины так, чтобы каждому досталось по одной загаженной, курсанты принялись за работу. Игорю досталось «сержантское» очко. «Сержантское» очко было самым дальним, но зато и наиболее освещённым из-за близости к окну. Им пользовались в основном сержанты. Если какой-нибудь сержант заставал в этой кабине «духа», для последнего всё могло закончиться весьма печально. Но это опять же зависело от настроения сержанта, и в хорошем расположении духа на данную «провинность» младшие командиры смотрели сквозь пальцы.
Тищенко набрал полное ведро воды и окатил «сержантское» очко. Но дерьмо, вместо того, чтобы скрыться в канализации, неожиданно выплеснулось прямо на пол. Теперь загаженным оказался уже весь туалет. Заметив это, Петренчик выругался и растерянно спросил:
— Не можешь аккуратнее, что ли?! Теперь ещё на час работы нам прибавилось… У-у, раззява!
— Я не хотел. Нечаянно получилось. Ещё можно всё убрать… — Игорь виновато пожал плечами.
Курсантам с совком и веником пришлось лазать по всему туалету, пока нечистоты не исчезли там, где они и должны были находиться в самом начале. От всей этой возни воздух пропитался едкой, омерзительной вонью. Зажав носы, курсанты наскоро протёрли пол, смыли писсуар (предварительно повытаскивав из него при помощи веника окурки и бумагу) и с большим облегчением пошли докладывать Гришневичу.
Придя в туалет, сержант скорчил недовольную рожу и начал распекать курсантов:
— Это что, уборка называется?! Видите, на плитках в писсуаре моча засохла и пол возле очек грязный!
Несколько секунд курсанты не могли понять, шутит сержант или нет, но постепенно до них дошло, что это всё же не шутка.
— А чем всё это мыть? — нерешительно спросил Тищенко.
— А ты что, Тищенко, забыл, чем в наряде мыл: щётка ДК. А писсуар и плитки бритвочками почистите. А очки — щёткой ДК с мылом. Ясно?
— Так точно, — невесело ответил Петренчик.
— Ну и гад же у нас сержант! Мы ведь нормально всё убрали. Да и наш взвод чаще всего сюда попадает — только вчера он Стопова и Мазурина посылал! — пробубнил вслед Гришневичу Игорь.
Осыпая вполголоса сержанта всевозможными ругательствами, курсанты сходили за лезвиями (которые были извлечены из своих же собственных станков для бритья) и начали отдирать всё, что только можно было отодрать. Делать это было неприятно и, в конце концов, курсанты решили остановиться лишь на самых броских плитках. После этого развели в ведре мыльный раствор и, используя щётку ДК, тщательно вымыли все очки, которые неожиданно приобрели удивительно белый цвет.
— На гражданке так только у себя дома убирают, да и то не каждый, — заметил Игорь.
— А ты думал?! Это нам Гришневич устроил, чтобы «слишком хорошо не жили», — отозвался Петренчик.
— Слушай, Петренчик, а ты где учился?
— В технологическом. Но только почему «учился»? Меня ведь никто не выгонял — я и сейчас учусь.
— Сейчас мы не учимся, сейчас мы очки моем! — возразил Игорь.
— Да ну тебя! Ты чем увлекался?
— Шахматами, рыбок разводил.
— А я тяжёлой атлетикой, немного дзюдо.
— По тебе заметно.
— А ты думал?! — Петренчик сделал самодовольное и от этого немного глупое лицо.
Игорь не смог удержаться от улыбки. А вообще Игорю казалось очень странным то, что стране почему-то выгоднее прервать студентам ВУЗов учёбу и бросить их… на очистку очек.
— Говном смердит! Уничтожить запах! — сержант подвёл итог своей очередной инспекции.
Это означало, что нужно бежать к своей тумбочке, вытащить из неё одеколон и разбрызгать его в туалете. Игорь уже видел раньше, что так часто поступают другие, а теперь ему пришлось всё испытать на собственном опыте. Тищенко притащил бутылку «Шипра» (подаренного ещё на полевой практике), а Петренчик — тройной одеколон. Вскоре воздух в туалете превратился в какую-то адски отвратительную смесь запахов дерьма и одеколона. Но Гришневич остался доволен работой и наконец-то разрешил курсантам вернуться в расположение взвода.
В пять часов вечера Шорох и Гришневич увели взвод на физическую подготовку, а Тищенко и Лозицкого оставили в казарме для оформления «Боевого листка». Листок оформляли в ленкомнате. Здесь же сидели представители остальных взводов и младший сержант Бульков. Бульков лениво бренчал на гитаре и что-то едва слышно напевал себе под нос. Его лицо выражало тягучую, невыносимую скуку. Игорь, напротив, был в приподнятом настроении. Из раскрытого окна ленкомнаты спортгородок был виден, как на ладони и сейчас Лозицкий и Тищенко с интересом наблюдали за всем, что там происходило.