— Мать привезла, товарищ сержант.
— А почему не докладывал, что ходил к ней? Тем более что ты был наказан.
— Товарищ сержант, я только на пять минут к забору сбегал.
— Все равно, в следующий раз доложишь.
— Так точно.
— А плац подмели?
— Так точно.
— Хорошо. Иди, готовься к ужину.
«Подготовка к ужину» означала чистку сапог и поясных ремней. Треть роты шла на ужин без всякого аппетита, и остальные вволю поели за счет своих более сытых товарищей.
Глава четырнадцатая
ЗаСовцы
Шорох всегда сам чинит телеграфные аппараты. Как курсанта Стопова ударило током. Какие телеграммы печатают в учебке. Коршун и Молынюк — потенциальные шпионы. Гришневич готов помешать разглашению военной тайны любым способом. В каких странах и в какой форме служат ЗАС-телеграфисты. Учимся включать ЗАС-аппаратуру. Не очень хорошо или не очень плохо? Кохановский едва не впускает в класс лазутчика. Уставные и неуставные фотографии. Сержант Петраускас учит курсанта Петрова правильно отвечать на вечерней поверке.
Так прошло еще несколько дней, похожих друг на друга, как две капли воды. Лето перевалило через свой экватор, дни постепенно становились короче, но установившаяся жара не спадала уже седьмую неделю. Отгромыхав два часа строевой на плацу, Игорь мечтательно вспоминал об озерах, морях, речках, где сейчас капаются все нормальные люди. Игорь никак не мог понять, как это ему могло надоесть отдыхать в Жданове на берегу Азовского моря — купайся себе целыми днями, загорай, никакой тебе строевой, никаких идиотских построений.
После строевой отправились в учебный центр. Там уже третий день подряд учились печатать на телеграфных аппаратах. Аппараты были старые — их выпустили еще в шестьдесят седьмом году. Ломались они часто, но Шорох был известным знатоком их «внутренностей» и успешно «лечил» все их «болезни». За каждым курсантом был закреплен свой персональный аппарат, на котором и нужно было все время печатать. При поломке можно было спросить с «хозяина». Но так как курсанты все равно ничего не умели, Шорох ничего не говорил, а сразу садился сам чинить сломанные механизмы. Занимался этим он почти все то время, которое взвод проводил в классе, поэтому занятия всегда вел Гришневич. В первые дни Игорь с трудом находил нужные клавиши, так как никак не мог запомнить их расположение. Клавиши располагались в особом порядке для того, чтобы можно было быстро отработать все нажатия букв до автоматизма. Печатать нужно было обеими руками, и это тоже давалось Тищенко не просто. Пальцы обеих рук никак не хотели двигаться независимо от своих соседей. Отрабатывалась и посадка. Иногда телеграфисты долго должны передавать и принимать информацию, порой по нескольку часов подряд и, если поза неудобна, делать это довольно тяжело. Гришневич показал всем, как нужно сидеть — не заваливаться назад, не класть руки на столы, не колотить по клавишам, а едва касаться их пальцами, не горбиться и не ложиться на аппарат. Запоминанию клавиш служила целая система. Руки должны лежать всегда на среднем ряду клавиатуры. Под каждым пальцем находится своя определенная буква — для этого были отобраны десять наиболее часто встречающихся букв: а, о, е и т. д. На верхнем и нижнем ряду располагались остальные буквы, причем те, что встречаются реже, были вынесены на самый край клавиатуры. Каждый палец имел свой номер: указательный — один, средний — два и т. д. Если нужно было нажать какую-нибудь букву из верхнего ряда, курсанты вначале смотрели на карточки. Например «к — л1лв». Это означало, что букву «к» нужно искать левым указательным пальцем чуть левее и выше обычного положения на среднем ряду. И так для каждой буквы. В самом верху был специальный ряд с цифровым шрифтом. Путем нажатия клавиши-переключателя можно было менять русские буквы на латинские. В общем виде клавиатура армейского телеграфного аппарата похожа на клавиатуру обычных пишущих машинок. Больше всего Игоря раздражали буквы «Ш», «Щ», запятая, всякие кавычки и цифры, так как все это нажималось не прямо, а лишь через переключатель, на что, естественно, тратилось дополнительное время. Но пока Гришневич не требовал от курсантов слишком многого, и работать было сравнительно легко и даже интересно, Аппараты были электрическими, и каждый из них был укреплен на толстой резиновой основе. Иногда все же напряжение «пробивало на корпус», и первым все прелести небольшого электрического разряда испытал на себе Стопов. Самое интереснее, что Стопов сразу никому ничего не сказал и лишь тогда, когда курсант в третий раз неестественно быстро отдернул руку от аппарата, Гришневич заметил, что что-то неладно, и спросил:
— Что там такое у тебя, Стопов?
— Не знаю, товарищ сержант, он что-то бьется.
— Током, что ли?
Стопов кивнул.
— Сядь пока за свободный аппарат. Василий!
— Што? — отозвался Шорох.
— Посмотри аппарат у Стопова, он что-то на корпус пробивает.
— Счас.
Через каждые сорок пять минут звенел звонок и Гришневич объявлял:
— Встать! Смирно! Вольно… Перерыв.
Все по команде выходили на улицу через черный ход на другую сторону корпуса, разминали затекшие от долгого сидения тела и рассаживались на траве в тени старых яблонь, неизвестно кем и когда здесь посаженных. Многие курили. Игорь не курил, но перерывы любил. Выйдя на улицу, Тищенко упал на мягкую зеленую траву и принялся лениво рассматривать окрестности. Взгляд помимо воли стремился за забор, и Игорь задумчиво рассматривал недавно построенный минский микрорайон, видневшийся за бетонной оградой в промежутке между двумя кирпичными складами. «Интересно, что там сейчас люди делают? Многие на работе, а кто дома — музыку слушают или книги читают. А вдруг кто-нибудь сейчас смотрит из окна и думает: «Что там солдаты за этим забором делают?» Хотя, скорее всего, он о нас ничего не думает. Какое ему дело до незнакомых солдат, особенно если не был в армии», — размышлял Игорь. Перерывы были десятиминутными, и всегда казалось, что резкий звонок созывает курсантов в душный класс раньше времени. И опять начиналось бесконечное щелканье клавиш, напоминавшее пулеметную стрельбу.
На третий день занятий курсанты понемногу освоились, и Гришневич начал учить их передавать телеграммы. Справа к каждому аппарату прикреплялась катушка узкой бумажной ленты, одна сторона которой была смазана клеем, похожим на клей, наносимый, на обратную сторону почтовых марок. Ленту по мере печатания текста нужно было обрывать и приклеивать на телеграммный бланк. Справа к аппарату крепилась еще одна катушка с широкой бумажной перфолентой без клеевой основы, на которой информация дублировалась при помощи дырочек, но Гришневич только рассказал о ней, а пользоваться запретил, чтобы не поломали.
Перепечатывать нужно было телеграммы самого разного содержания с пометками «особо секретно», «совершенно секретно», «секретно». Вся информация была, естественно, вымышленной и представляла собой примерно следующие тексты: «Совершенно секретно». Начальнику штаба шестой армии. Противник перебросил в район Авдеевки дополнительный танковый полк, произвел ядерный взрыв в глубине нашей обороны и провел лобовую атаку. Атака отбита. Противник понес значительные потери. Просим оказать помощь в дезактивации техники. Ком. полка полковник Фролов». Вначале Игорю было интересно, но потом надоело постоянно смазывать языком кусочки ленты. Клей был горьким, и после приклеивания пары текстов во рту появлялось ощущение, что все внутри смазано смолистым древесным раствором. Впрочем, вскоре сержант отправил Валика за водой, и ленту стали сказывать не языком, а смоченным в воде пальцем. Это обрадовало Тищенко, так как он, было, подумал, что язык будет служить для этой цели все два года.
Этим занимались еще сорок пять минут, а затем вновь вернулись в класс, где стояла ЗАС-аппаратура, и где проходили политзанятия. Но вошли в класс не все — у Коршуна в личном деле и военном билете не оказалось допуска, и его пришлось оставить в телеграфном классе. Допусков не было у всех вэвэшников, прибывших в роту, поэтому та же участь постигла и Молынюка из третьего взвода. Не долго думая, Щарапа отправил его к Коршуну. Поначалу земляки обрадовались, что остались только вдвоем (а это значит, что у них появилось гораздо больше шансов улизнуть в «чепок»), но потом с неудовольствием узнали, что вместе с ними остается и Шорох.