У Валика отобрали и тут же разорвали три письма, у Бытько забрали сломанную сапожную щетку (приказав, естественно, купить новую). Когда сержанты закончили осмотр тумбочек, Тищенко облегченно вздохнул.
Но, как оказалось, обрадовался он зря. Дали три минуты на то, чтобы отвязать вещмешки от решеток коек и вновь построиться с ними. Игорь бросился к своему мешку, но никак не мог его отвязать. Пока Тищенко отвязывал вещмешок, почти весь взвод уже построился на проходе. Увидев это, Игорь побежал в строй, совершенно позабыв о печенье, которое лежало в мешке. Во время всей этой кутерьмы Петренчик толкнул собственную тумбочку, из которой тотчас же выкатилась жестяная банка тушенки, три четверти содержимого которой уже было съедено.
— А это еще что такое? — нагнулся к банке Гришневич.
Все притихли.
— Взвод, равняйсь! Смирно! Я еще раз спрашиваю — из чьей тумбочки выкатилась банка? — тон сержанта предвещал грозу.
— Из моей, — чуть слышно пробормотал Петренчик.
— Не слышу — громче! — рявкнул Гришневич.
— Из моей, товарищ сержант, — значительно громче ответил курсант.
— Тебя что, Петренчик, плохо кормят? Или тебе не хватает? А?
— Никак нет, товарищ сержант — хватает.
— Чего же ты тогда тушенку жрешь?
«Странный вопрос — я бы сейчас тоже от тушенки не отказался», — подумал Тищенко.
— Виноват, товарищ сержант, — Петренчик густо покраснел и опустил голову вниз.
— Боец, смотреть на меня! Где ты ее взял? Вчера на кухне спер?
— Так точно.
Гришневич поднял банку, заглянул внутрь и зло сказал:
— О, да ты уже почти всю тушенку сожрал! Ладно, пока постой… Стать в строй!
— Есть.
— А теперь… Теперь всем развязать вещмешки и вытрясти их на пол. Быстро!
Все развязали свои мешки и принялись вытряхивать их содержимое. Кроме запасных мыльницы, мыла, зубной щетки и пасты там ничего не должно было быть. У некоторых не было мыльниц, и таких курсантов Гришневич жестко отчитывал. У Игоря было все, но, кроме того, у его ног лежала пачка печенья. Убрать ее не было никакой возможности, так как пока Гришневич проверял содержимое мешков, Шорох внимательно следил за любыми движениями во взводе. И все же, улучив момент, Игорь попытался отбросить ногами печенье под ближайшую кровать. Но, как назло, промахнулся и стукнул сапогом по полу.
— Была каманда «смирна», Тищэнка! — прикрикнул Шорох.
— Кому это там, на месте не стоится? — спросил Гришневич у Шороха.
— Тищэнку.
— Что же это тебе, Тищенко, на месте не стоиться?
— Виноват, товарищ сержант.
Посмотрев в сторону Игоря, сержант увидел печенье. Вначале Гришневич молчал, как бы проверяя истинность того, что он увидел, затем указал на неё Игорю:
— Поднять!
Тищенко поспешно выполнил приказ.
— Что это такое?
— Печенье. Виноват…
— Виноват? Да я его сейчас тебе по морде размажу, солдат, если ты моих слов не понимаешь! Припухли?! Взвод, становись! Равняйсь! Смирно! Петренчик и Тищенко — взять обнаруженные продукты и выйти из строя!
Предчувствуя недоброе, оба курсанта вышли на два шага вперед и повернулись лицом к строю.
— За незаконное хранение продуктов объявляю вам по наряду вне очереди! — торжественно и мрачнопродекламировал сержант.
— Есть наряд вне очереди! — хором ответили курсанты.
— Но это еще не все. За две минуты вы должны сожрать свои проекты перед строем. Жрали под одеялом — теперь попробуйте перед своими товарищами!
Насчет реплики про еду под одеялом Игорь ничуть не беспокоился — печенье всегда ели вместе не меньше пяти человек, и сейчас Гутиковский, Туй, Сашин и Доброхотов с сочувствием смотрели на Тищенко.
— Время пошло!
Игорь быстро разорвал пачку и отправил в рот сразу две плитки печенья. Жевать сухую пищу было неприятно, глотать — еще хуже, но выбора не было и приходилось спешить. На Петренчика Игорь не обращал никакого внимания — у него была собственная проблема. Как Тищенко не спешил, он все равно вряд ли смог бы съесть вовремя всю пачку, если бы Гришневич и Шорох иногда не отворачивались в сторону Петренчика. Тищенко даже показалось, что сержанты делали это намеренно, давая ему некоторую свободу действий. Во всяком случае, в эти моменты Игорь хватал несколько квадратиков и прятал их в карман штанов. Через две минуты Игорь, здорово ободрав себе горло, проглотил последний кусок печенья. Все это время взвод смотрел на него и, лишь когда Игорь закончил, все начали один за другим переводить взгляд на Петренчика. Тищенко тоже посмотрел на него и сразу же понял причину повышенного внимания взвода к себе: все это время Петренчик просто-напросто без единого движения стоял с жестяной банкой в руках и угрюмо смотрел на пол.
— Я не понял, Петренчик! Тебя что, мой приказ не касается?! А? Я сказал — жрать перед строем! — Гришневич подошел к нему вплотную.
Игорю, как и всему взводу, показалось, что Петренчик решил не подчиниться, но произошло то, чего меньше всего можно было ожидать. После того, как с другой стороны подошел еще и Шорох, Петренчик совершенно неожиданно для всех вдруг заплакал в голос. Курсанты, словно пораженные громом, растерянно смотрели на рыдающего крепыша Петренчика. Сержанты удивленно переглянулись, и Шорох недоуменно пожал плечами.
— Товарищ сержант… Виноват… Простите… Я не сам… Не под одеялом жрал… Я не жрал под одеялом… Я в столовой… Для всех… Для всех ребят взял, для взвода… Я не один жрал, — разрывающимся от рыданий голосом говорил Петренчик.
— Перэстань, Петренчык! Што ты, как баба?! — наконец, нарушил молчание Шорох.
— Прекрати! Ты ведь уже взрослый мужик, под девяносто килограммов веса, а нашкодил и плачешь, как маленький ребенок в детском саду. Тьфу ты — смотреть противно! Стать в строй! — Гришневичу уже надоел весь этот цирк.
Петренчик, размазывая по щекам слезы, встал в строй, а Тищенко остался стоять.
— Оба! — крикнул сержант.
Тищенко встал в строй.
— Разойдись! Приготовиться к построению на завтрак!
Курсанты разошлись по своим местам и оттуда время от времени поглядывали в сторону Игоря и Петренчика. Петренчик перестал плакать и, насупившись, сидел на табуретке, не поднимая глаз. Игорь же вовсю улыбался, чтобы показать, что происшествие повлияло на него не так уж и сильно. Сержанта поблизости не было и можно было не опасаться, что Гришневич увидит улыбку. Тем не менее, несмотря на внешнее равнодушие, на душе у Тищенко было гадко и неспокойно. Он начал опасаться того, что курсанты с другой половины казармы и, тем более, с других взводов, могли и впрямь подумать, что он в одиночку ел под одеялом печенье. «Надо будет побольше всем рассказать, как мы впятером печенье ели, а то ведь и в самом деле какой-нибудь кретин может подумать, что я один давился», — решил Игорь.
Тем временем возле Тищенко собрались все его «сообщники».
— Не мог печенье под подушку сунуть?! — упрекнул Игоря Лупьяненко.
— Подушки тоже могли проверить, — возразил Игорь.
— Никто бы их не проверял. К тому же, это только «вдруг бы», а так точно нашли. Кстати, что это ты сапогами о пол гремел, как будто нарочно внимание сержантов привлекал?
— Я хотел печенье под кровать отбросить, да промахнулся.
До этого времени безучастно слушавший разговор Резняк вдруг нахмурился и спросил:
— Это не под мою ли кровать?
— Может, и под твою — под чью-нибудь бы подальше, — неохотно ответил Игорь.
— А если бы под мою? — не унимался Резняк.
— Чего ты дергаешься, Резняк?! Ведь не попал же он под твою кровать?! — резко спросил Антон.
— А ты молчи, Лупьяненко — не с тобой разговариваю! — невозмутимо отрезал Резняк.
— А что бы было, если бы под твою попало? — спросил Тищенко.
— Что бы было? Могли бы на меня подумать. Но я бы, Тищенко, этого не стерпел.
— А что бы ты сделал — застучал? — зло спросил Игорь.
— Рыло бы тебе набил, вот что я сделал бы! — громко крикнул Резняк.
Тищенко решил прекратить бессмысленное препирательство и повернулся к Резняку спиной. Тот еще пару раз издал нецензурные тирады, но потом успокоился, увидев, что Тищенко и остальные никак на это не реагируют.