— Господи, что же мы будем делать? Пересекут нас всех, рабов Божиих!
К несчастью нашему, я и Алёша были самые маленькие из всего класса, и сидели первыми с краю передней скамьи.
— Дети, ступайте все в коридор, стройтесь, чтобы идти в церковь. Сейчас часы начнутся. А ты, Артёмов, останься здесь, — громко и повелительно сказал директор. Мы стояли, как окаменелые, и не двигались. — Слышите, что вам приказано? Ступайте все в церковь! — сердито прикрикнул директор. Никто не сходил с места, хотя все были охвачены невыразимым страхом. — Это ещё что за выдумки? — всё больше горячился Румшевич. — Заговоры тут сочиняете? Бунты? Вон все из класса, говорят вам! Слышите вы? Кто не выйдет сейчас из класса, все будут нынче же исключены из гимназии! — Мы продолжали стоять, боясь пошевелиться, в бесконечном смущении опустив вниз глаза. — Оглохли вы, что ли? Вам я это говорю или нет? — гремел, как труба, разъярённый голос директора. — Квицинский, Толстогрудов! Марш сейчас отсюда в церковь! Шараповы! Вон из класса!
Квицинский, услышав своё имя, побледнел и сделал инстинктивное движение вбок, потом остановился на мгновение и испуганно покосился на товарищей. Никто не смотрел на него, все очи были опущены долу. Тогда он робко вскинул глаза на директора и, встретив его грозно сверкавшие взоры, будто не своею волею стал торопливо вылезать из-за парты. Толстогрудов, увидев уходившего Квицинского, с испугом поглядел на директора и тоже заспешил уходить.
— Шарапов 1-й, Шарапов 2-й, идите вон из класса! — грозно повторил директор, приближаясь к самому носу нашему. Он стоял над нашими маленькими фигурками такой громадный и страшный, что, казалось, раздавит нас одним неосторожным движением ноги. В руках у него была, по обыкновению, его толстая палка с серебряным набалдашником, с которою он не расставался нигде, и которой он теперь сердито стучал по полу, окончательно уничтожая нашу храбрость. Мы с Алёшей стояли неподвижные, полумёртвые от страха, не смея поднять на него глаз, в ожидании, что вот-вот он начнёт сокрушать нас этою ужасною палкою.
— Как, и вы, Шараповы, туда же? Дети хорошего дома, почтенных родителей, — глухим, едва сдерживаемым от гнева голосом гудел надо моею головою директор. — И вам не стыдно связываться с этим негодяем. Всегда на красной доске были, отличные ученики… Вам захотелось быть исключёнными из гимназии? Утешить этим ваших родителей?
У меня давно готовы были закапать горькие слёзы, и если бы я только пошевельнул одною векою, этот срам навсегда опозорил бы в глазах товарищей мою казацкую славу.
— Вот вам пять минут на размышленье, — жёстким голосом оборвал директор, вынимая из кармана часы. — Если через пять минут вы не выйдете из класса, я разделаюсь с вами по-своему. Тогда на меня не пеняйте. Слышите! Одумайтесь, пока есть время… Не губите все себя из-за одного мерзавца.
Он стоял, нахмурившись, уставившись глазами в циферблат часов, и считал минуты. Всё окаменело и сзади, и впереди его, синие вицмундиры точно так же, как красные воротники…
Вдруг толпа солдат, стоявшая у двери, тяжело раздвинулась, и белобрысая фигурка шестиклассника Ганеева проворно проскользнула в класс.
— Шарапов! К вам из деревни приехали! — торопливо проговорил он, краснея от смущенья, и не дожидаясь ответа, нырнул назад за двери сквозь теснившихся солдат.
При этой новости, радостнее которой не могло быть на свете, у меня во мгновенье ока выскочило из головы всё, чем я сейчас только был полон. Я разом забыл и про Артёмова, и про четвёртый класс, про баррикады, про директора, и, охваченный сумасшедшим восторгом, бросился из класса. Я был инстинктивно уверен, что и Алёша бежит следом за мною, потому что кто же может утерпеть и не броситься опрометью откуда бы то ни было и когда бы то ни было навстречу своей радости?
Только я успел продраться через толпу солдат и выбежать в коридор, растерянно оглядываясь, где ждёт нас давно нетерпеливо ожидаемый посланец из родной Ольховатки, как вдруг чьи-то большие сильные руки больно подхватили меня под мышки и вскинули вверх, как маленького ребёнка. За ноги мои тоже сейчас же уцепились другие грубые руки, и прежде, чем я, брыкаясь и молотя кулачонками направо и налево, успел понять, что такое делается со мною, семиклассник Лаптев с шестиклассником Страховым и обоими старшими братьями моими бурею помчали меня на своих плечах в седьмой класс, находившийся как раз на другом конце нашего коридора.