Келли искоса посмотрела и погладила свой свитер в ромбики.
— Она работает, — пробормотала она. — Но она подписала петицию. И отправила письмо.
— О, — сказала я, потому что больше нечего было сказать враждебно или как-то еще.
Митинг продолжался целый день. Когда директор Миллер попыталась сделать объявление после обеда, митингующие услышали ее по колонкам на улице. Так что они увеличили громкость мегафонов до максимума и заглушили ее. После последнего звонка мама и президент ассоциации родителей и учителей Сибил Хаттон остались, чтобы еще раз вспомнить о прошлом, так что я поехала домой на своем велосипеде. Когда я добралась, на автоответчике меня дожидалось голосовое сообщение из офтальмологии Зиннмана, в котором говорилось о том, что мои контактные линзы готовы. Не то чтобы они теперь были мне нужны для чирлидинга. Но я уже заплатила за них, поэтому решила, что могу их забрать. Папа рано вернулся домой из университета, так что я взяла его машину и помчалась в торговый центр.
Я втиснулась на парковочное место и поплюхала по грязному снегу к входу. Внутри стеклянного вестибюля отряхнула грязь со своих конверсов. Подняв взгляд, я увидела Марси, стоящую по ту сторону двери. Она смотрела на меня.
Вот черт. Первый понедельник месяца. Маникюр.
Не могу поверить, что я забыла.
Не было никакого способа избежать ее. Я сделала глубокий вдох и открыла дверь. В нос ударил аромат корицы из магазина выпечки неподалеку.
— Привет, Мар, — сказала я. Я хотела сказать, Марси.
— Привет, Фи. Что ты тут делаешь?
Хотя я была внутри теплого сверкающего торгового центра, а не на улице в холодной грязи, я сильнее закуталась в пальто.
— Забираю контактные линзы.
— О, — произнесла она. Она подтянула сумочку повыше на плечо. — Я думала, тебе нравятся твои очки.
Я подняла руку.
— Я заказала их пару недель назад для занятий чирлидингом. В любом случае, нужно забрать их.
— Да, Ге... — она запнулась, затем начала снова: — Я слышала, что ты больше не занимаешься чирлидингом.
Она смотрела рядом со мной, надо мной... куда угодно, но только не на меня.
Я фыркнула:
— Не думаю, что можно сказать, что я когда-либо им занималась.
Молчание. Единственным звуком была инструментальная рождественская музыка, льющаяся из колонок торгового центра. Я могла бы сказать, что она не знает, рассмеяться или нет. Это разрывало меня. Старая Марси либо посмеялась бы вместе со мной, либо сказала бы, что хорошо, что я хотя бы попыталась, и попросила бы заткнуться. Внезапно вся неприязнь покинула меня. С этим покончено.
— Марси, слушай. Насчет Гейба...
Она протянула руку и шагнула ко мне.
— Ты не представляешь, как мне жаль, что я встречалась с ним за твоей спиной. И я сожалею о том, что назвала тебя эгоистичной. Я просто была очень расстроена тем, что не могла рассказать тебе о Гейбе.
Я сделала шаг к ней.
— Нет, Мар. Это я должна извиняться. Я была эгоистичной. Я была совершенно эгоистичной… ты права. У меня не было на него никаких прав. Только фантазии. Только притворство. Гейбу Уэбберу всегда было плевать на меня, и ничего бы не изменилось. Но он дорожит тобой. Я должна была быть счастлива за тебя. Я знаю, что ты просто пыталась меня защитить.
Слезы наполнили глаза Марси и потекли по ее щекам, идеально накрашенным румянами персикового оттенка.
— Это так, Фиона. Я не хотела причинять тебе боль. Мне очень жаль.
Я сказала:
— Мне тоже жаль!
Затем я заплакала, и мы обнялись.
Торопливые покупатели глазели на нас, направляясь к дверям.
Когда мы с Марси наконец закончили всхлипывать, мы решили провести оставшуюся часть дня вместе. До ее записи на маникюр оставалось еще полчаса. Поэтому она посидела со мной, пока доктор показывал мне, как надевать и снимать контактные линзы, и рассказывал, как долго их можно носить каждый день.
Затем мы пошли в маникюрный салон, где Марси в знак примирения предложила сделать мне французский маникюр.
И в качестве знака примирения с ней, я согласилась. Должна признать, что, хотя мои ногти были обломанными и короткими, мастер волшебным образом сделал их... ну, девчачьими, как сказал бы мой папа.
Пока наши ногти сохли под ультрафиолетовым светом, я рассказала Марси о том, как папа напился и спрашивал, не лесбиянка ли я. Она смеялась так громко, словно это была самая смешная вещь на свете, за исключением бомбы-вонючки.
Мар вернулась. Черт, я скучала по ней.
Закончив в салоне, мы побрели к ресторанному дворику. Она взяла диетическую колу. Я — обычную. Мы сели за самый чистый столик, который только смогли найти.