Она замолчала и погрустнела.
— Не надо печалиться, замечательная артистка Серова! Людям нравятся ваши фильмы! Я сам с удовольствием смотрел и "Девушку с характером", и "Сердца четырех"…
Оп-па! Что-то я не то сказал. Лицо Серовой стало злым и жестким.
— Где вы смотрели "Сердца четырех", Виктор? Фильм запрещен к показу… Как "безыдейный" и "мелкобуржуазный", что ли. Его никто не видел. Так где?
Я вспомнил и это. Вот это я попал! Ведь его разрешат к показу только после войны! Когда надо будет дать народу чего-нибудь легкого и веселого. Влип.
— Э-э-э, а вам это точно надо знать?
— Да! Вы из НКВД, Виктор? Ходите за мной или за Симоновым?
— У вас преувеличенное представление о собственной значимости, Валентина… Нет – я не из НКВД, я летчик-истребитель. Да, я видел этот фильм. На пьянке с… Василием… Сталиным. Удовлетворены? Кстати, ему этот фильм очень понравился. Да и отец его смотрел без отвращения, как он сказал. А то, что он пустоват и поверхностен, вы и без меня знаете, не так ли?
— Так… — она отмякла и ушла в тень. — Так… я знаю… Извините меня, Виктор…
— Да не за что, Валя… А фильм – покажут еще ваш фильм, я уверен. И все еще будет хорошо, Валя!
А вот в этом я не уверен…
— Васька! Виктог! Вы что там шепчетесь?
— Да ничего, Костя! Так – о нашем, о девичьем…
— Бгосте! Тоже мне – девушка… с вовосатыми ногами! Давайте все сюда! Базив, навивай!
Погуляли…
Я еще не знал, чем этот разговор окончится, к чему он приведет. А то бы начал его раньше.
Вечером, когда мы, расцеловавшись с Валентиной и наобнимавшись на прощание с Симоновым и Свердлиным, приехали к себе в студию, последовало продолжение "банкета"…
Уже стемнело, когда в нашу дверь уверенно постучали. Я, мотая штрипками бриджей и шлепая раздолбанными в ноль тапочками, пошел открывать.
За дверью, в неброском штатском костюме, стоял Воронов.
— Чего пришел? — хмуро спросил я. Неприятностей сегодня мне уже хватало. — Я тебя не приглашал.
— Разговор есть… Пропустишь?
— Погоди… Заходи сюда, в туалет… Жди.
Я обернулся к комнате и крикнул -
— Вася! С вещами – на выход!
Допивая стакан чая, в прихожую вышел удивленный Вася.
— Кто стучал? Что случилось?
— Ничего… В общем так, Васек… Мне тут с одним человеком переговорить надо… Давай, дуй к Лидочке. Посидишь у нее до двенадцати, а потом приходите. Вместе с мамой!
После того, как пан Анатоль вновь пробил телефонные переговоры с Москвой, он довольно часто звонил в студию и просил пригласить Лиду. Так что она привыкла к ночным переговорам и частенько приходила к нам поздним вечером. Только я настоял, чтобы она всегда приходила в компании своей мамы. А то вдруг Анатолий захочет переговорить с тещей? Да и приличия будут соблюдены – нечего молодой девушке мотаться к одиноким мужикам по ночам.
— Понял, уже иду…
Заинтересованно поглядывая на закрытую дверь толчка, возле которой английским гвардейцем в медвежьей шапке стоял я, Базиль влез в сапоги и загрохотал ими вниз по лестнице.
— Что за унитаз прячешься? Выходи уж, секретный сотрудник… Точнее – туалетный работник! Пошли на кухню. Чай, водка, коньяк?
— Чай. — Воронов небрежно бросил шляпу на подоконник и по хозяйски уселся на мое место у стола.
— Пересядь, тут я сижу. Ну, что тебе твое начальство сказало?
— Не с того начинаешь, Тур! Тут главное – что ты сегодня Серовой наболтал. Язык без костей, а?
А мне и сказать было нечего…
— Эх, ты! Забыл, военный? Болтун – находка для шпиона! Ты языком треплешь, а мне за тобой зачищать приходится.
Я похолодел.
— Как – зачищать? Ты что?
Воронов заржал.
— Ага! Бритвой по горлу – и в колодец! — где-то я эту фразу уже слышал…
— Не трясись. Подкорректировали ей память немного… Ничего с твоей актрисулькой не случилось. — Он снова засмеялся.
— А ты, значит, лучший друг и собутыльник Василия Сталина? А хочешь, я тебя с ним познакомлю?
Знакомиться с полковником Сталиным никакого желания у меня не было. Сейчас, как мне кажется, он не у дел… Сидит в распоряжении резерва кадров, ждет назначения. Весной 43-го у него в полку был крупный скандал. На организованной им пьянке-рыбалке подорвался, при попытке добыть из снаряда взрывчатку для глушения рыбы, инженер его полка, если я не ошибаюсь. Конечно, Лаврентий Палыч тут же доложил папику. И Сталин взвился! Да так, что, как говорят, тут же продиктовал приказ. О том, что Сталин был вне себя, говорит явно не отредактированный текст приказа. Сталин, который тщательно выбирал формулировки в речи и, особенно, в документах, в этом приказе четырежды, по-моему, употребил слово "полк" и столько же слово "полковник". Если припомнить, это звучало примерно так: