Холленхузен растет на глазах, раньше там была всего одна улица, она вела в город и выводила из города, а теперь там есть поперечные улицы и кольцевые, и даже одна туристская тропа; я едва осмеливаюсь ходить в Холленхузен. Прежде я почти всех знал там, все отвечали мне, когда я здоровался, а теперь там слишком много людей, которых я не знаю, чужих людей, они подталкивают друг друга, когда я прохожу мимо, и молча смотрят мне вслед, словно не знают, как понимать мои поклон. В новом доме местной общины, который они выстроили, так много комнат, что даже шеф не сориентировался, когда его из-за меня туда вызвали; нам прежде пришлось узнать номер комнаты, но и потом мы долго сидели на стульях и ждали.
Тогда, в барачные времена, шеф как-то раз просто сказал:
— Пошли, Бруно, наведаемся к председателю общины.
И мы отправились; кликнули Детлефсена, председателя, сидевшего на соломорезке, и он провел нас в низкую комнату своего дома — это и была контора общины. На его рукавах и воротнике еще висели соломины, когда он сидел за столом напротив нас — лицо недовольное, угрюмое, и не в наши лица всматривался, а не сводил глаз с фотографии могильных курганов под Холленхузеном, что висела в рамке на стене. Шеф ничего не захватил с собой, никаких документов, ничего, сказал просто, что хотел бы получить в аренду бывший учебный плац, чтобы выращивать там кустарники и деревья разных пород; условия надо, видимо, обговорить с общиной. Там хорошая почва для выращивания растений в открытом грунте, сказал шеф, там могут расти лиственные, хвойные и плодовые деревья, там хорошая почва для выращивания различных культур, и Холленхузену от всего этого кое-что перепадет. Так он сказал и, кроме того, выразил готовность явиться на совет общины и предъявить свои документы, если совет того пожелает. Председатель только слушал шефа, он не шелохнулся, сидел перед нами длинный, какой-то одеревенелый, точно цапля, но под конец он опустил взгляд и этак медленно изрек, что принял все сказанное к сведению. И так же медленно добавил, что поставит ходатайство шефа на обсуждение общинного совета, в подходящее время; однако, сказал он, он не может ничего гарантировать, так как перед шефом в списке якобы уже стоят два других претендента, у которых тоже есть свои планы на старый учебный плац, другие планы.
Он глотнул, поглядел на нас непроницаемым взглядом и оскалил зубы, большие испорченные зубы с желтым налетом, тут я почувствовал, как моя шея раздувается, разбухает, что-то во мне застучало, быстро и все быстрее, руки покрылись потом, к вискам вдруг прилила кровь и в них что-то глухо загремело; и пока шеф еще сидел в растерянности, я услышал голос председателя общины, приглушенный, монотонный, словно бы из какого-то склепа, я услышал его голос, хотя губы его не двигались, и голос этот говорил: «Не тебе, наша земля для наших людей, мы уж найдем двоих, кто захочет ее получить».
Я смотрел на его кривые, нервно вздрагивающие пальцы и твердо знал, что я не ослышался, это был его голос, говоривший где-то в нем, внутри.
Но что шеф ничего не уловил, я поначалу не поверил, хотя это было так, на обратном пути он ни слова не проронил, слишком был огорчен, ему же пришлось согласиться, что до него нашлись два других претендента, он был даже близок к тому, чтобы от всего отказаться. Я сперва все отставал от шефа, потому что мне несколько раз надо было помочиться, но как только нагнал его, так повторил все, что знал, повторил только слова, которые произнес голос, тут шеф остановился, поглядел на меня задумчиво и, закусив слегка нижнюю губу, сказал:
— Я верю тебе, Бруно, странно, но у меня такое чувство, что ты прав. Мы не сдадимся.
Он сказал это очень серьезно. Обнял меня за плечи, и мы сделали крюк к Холле, там посидели в траве, и шеф рассказал мне об участках на краю Роминтской пустоши и о своем отце, который совершил крупнейшую ошибку, потому что специализировался, да, специализировался только на крупномерном посадочном материале.