Второго января 1918 года мне исполнилось восемнадцать. Когда я подошла к двери дома Холмса, мои волосы были тщательно уложены, на мне было темно-зеленое бархатное платье, а в ушах сверкали бриллиантовые серьги моей матери. Когда миссис Хадсон открыла дверь, я с удовольствием заметила, что она, Холмс и доктор Уотсон были в строгих вечерних нарядах. Когда доктор Уотсон вывел Холмса из близкого к апоплексическому удару состояния, вызванному моей внешностью, мы пообедали и выпили шампанского, после чего миссис Хадсон вынесла торт со свечами и все трое поздравили меня с днем рождения и вручили подарки. Миссис Хадсон подарила мне пару серебряных расчесок для волос, Уотсон – чудесный письменный набор в маленьком кожаном футляре, состоявший из блокнота, ручки и чернильницы. В маленькой коробочке, которую положил передо мной Холмс, была простая скромная брошь из серебра с вкраплениями жемчуга.
– Это очень красиво, Холмс.
– Она принадлежала моей бабушке. Попробуй ее открыть.
Я стала искать застежку или кнопочку, но мои внимание и ловкость были притуплены количеством выпитого шампанского. В конце концов он взял ее из моих рук и, нажав на две жемчужины, сам открыл. Внутри был портрет молодой женщины со светлыми волосами и взглядом, который я сразу узнала, – взглядом Холмса.
– Ее брат, французский художник Верне, нарисовал ее в день восемнадцатилетия, – сказал Холмс, – ее волосы были очень похожи на твои, даже в старости.
Портрет помутился у меня в глазах, и слезы потекли по щекам.
– Спасибо. Спасибо вам всем, – выдохнула я и начала всхлипывать. Миссис Хадсон положила меня спать в комнате для гостей.
Среди ночи я проснулась под действием остатков алкоголя в крови, и мне показалось, что я слышала мягкие шаги у своей двери, но когда прислушалась, то услышала лишь тихое тиканье часов за стеной.
Я вернулась в Оксфорд через неделю. Зимний триместр мало чем отличался от предыдущих осенних недель. Теоретическая математика и догматы иудаизма постепенно становились моими главными предметами, причем они казались не взаимосвязанными только на первый поверхностный взгляд. Опять я с головой зарывалась в книги в моей любимой библиотеке Бодли, опять я участвовала в проектах Ронни Биконсфилд (на этот раз это была «Двенадцатая ночь»). К концу семестра опять возник Ратнакар Санжи, чтобы в следующий раз снова появиться уже в мае. И опять к концу триместра я почувствовала себя опустошенной, подобно выжатому лимону.
Смотрителями дома, где я жила, была пожилая чета Томасов. Когда я уезжала, мистер Томас помог мне донести вещи до кеба, который ждал на улице. Он с трудом поднял чемодан, нагруженный книгами, и я поспешила ему помочь. Он размял руки и осуждающе посмотрел на чемодан, а потом на меня.
– Конечно, меня это не касается, мисс, но я надеюсь, вы проведете каникулы не за рабочим столом. Когда вы приехали сюда, на ваших щеках цвели розы, а теперь от них не осталось и следа. Дышите больше свежим воздухом, и, когда вы вернетесь, ваш мозг будет работать намного продуктивнее.
Я очень удивилась, поскольку это была самая длинная фраза, какую я когда-либо слышала от него, но поспешила его уверить, что собираюсь проводить много времени на открытом воздухе. На станции я увидела свое отражение в зеркале и убедилась, что действительно выглядела изможденной, с темными кругами под глазами, и это очень меня расстроило.
На следующее утро после приезда домой меня разбудила непривычная тишина, в которой прозвучала трель какой-то птички. Я натянула свою старую рабочую одежду, перчатки, шерстяную шапку, поскольку март стоял довольно холодный, и отправилась на поиски Патрика. Патрик Мэйсон был большим, медлительным, флегматичным суссекским фермером пятидесяти двух лет с грубыми руками и сломанным носом. Он управлял фермой с тех пор, как мои родители поженились. Он был на три года старше моей мамы, и они когда-то вместе бегали по полям, и, мне кажется, он даже по-своему любил ее всю жизнь. Конечно, он почитал ее как свою госпожу. Когда его жена умерла, оставив ему шестерых детей, зарплата управляющего – это было все, на что он мог содержать семью. Когда самому младшему его ребенку исполнилось восемнадцать, он разделил свою землю и стал жить на ферме, которая теперь принадлежала мне. Вообще-то это была скорее его земля, чем моя, ведь это он трудился на ней и ухаживал за хозяйством.
До сих пор все мои попытки вмешаться в фермерские дела встречались вежливым недоверием, вероятно, так же встречались и попытки Марии Антуанетты внести изменения в молочное производство у крестьян Версаля. Я хотя и была хозяйкой и в принципе имела право делать все, что мне заблагорассудится, мне не хотелось ему перечить. Он все делал так, как считал нужным, и я никогда не интересовалась, как шли дела, а он мне никогда не рассказывал. В это утро все должно было перемениться.
Я с трудом спустилась с горки к главному амбару. Утро было похоже на зимнее, мое дыхание сразу превращалось в пар. Я выкрикнула его имя. Его голос раздался у меня где-то за спиной. Я вернулась и нашла его вычищающим стойло.
– Доброе утро, Патрик.
– Добро пожаловать, мисс Мэри. – Еще в детстве, по какому-то негласному соглашению, он начал называть меня «мисс Мэри».
– Спасибо, Патрик, так приятно вернуться домой, но мне нужна твоя помощь.
– Конечно, мисс Мэри. Это может подождать, пока я закончу здесь?
– О, конечно, мне бы не хотелось отрывать тебя от дела. Я хочу, чтобы ты дал мне какую-нибудь работу.
– Какую-нибудь работу? – изумился он.
– Да, Патрик. Последние полгода я провела сидя за партой с книгой в руках, и если я не вспомню, как работают мои мышцы, они попросту атрофируются. Я жду твоих распоряжений, что необходимо сделать здесь в первую очередь. С чего мне начать? Может, помочь тебе закончить работу в этом стойле?
Патрик быстро убрал скребок и как бы невзначай загородил мне вход в стойло.
– Нет, мисс, я сам закончу с этим. Чем бы вам хотелось заняться?
– Тем, что нужно сделать, – сказала я тоном, не терпящим возражений, дабы он понял всю серьезность моих намерений.
– Ну хорошо... – Он в отчаянии посмотрел по сторонам, и его взгляд остановился на метле.
– Может, хотите подмести? В мастерской на полу надо убрать стружки.
– Хорошо. – Я схватила большую метлу, и когда через десять минут он зашел в мастерскую, я яростно поднимала облака пыли и стружек, которые столбом стояли в воздухе.
– Мисс Мэри, видите ли, вы слишком торопитесь. Думаете вымести пыль за дверь быстрее, чем она поднимется в воздух?
– Что ты имеешь в виду? А, поняла, сейчас я смету ее отсюда.
Я взяла метлу и смела пыль с верстака, при этом зацепив и скинув на пол набор инструментов. Патрик подобрал сломанный резец и посмотрел на меня так, как будто я напала на его сына.
– Вы когда-нибудь пользовались метлой?
– Ну, вообще-то мне не часто приходилось этим заниматься.
– Тогда будет лучше, если вы перенесете дрова.
Я перевезла несколько тачек с дровами и подумала, что необходимо нарубить щепок для растопки. Едва я, вооружившись двусторонним топором, собралась колоть дрова на большом камне у задней двери, как Патрик выскочил из дома и спас меня от увечья. Он отвел меня к специальному чурбану и показал маленький топорик и как им пользоваться. Когда спустя два часа я спустилась с горки, у меня была лишь небольшая кучка щепок, но мышцы все гудели.
Дорога к дому Холмса, казалось, стала длиннее с тех пор, как я последний раз ездила по ней на велосипеде; возможно, причиной этому было странное ощущение в желудке, какая-то нервозность, что ли. Все было прежнее, но я была другой и впервые усомнилась, смогу ли вынести это, смогу ли соединить две такие разные стороны моей жизни. Я все сильней давила на педали и, когда последний поворот остался позади и я увидела знакомый дом и легкий дымок, поднимавшийся из кухонной трубы, я почувствовала постепенное облегчение, а когда открыла дверь и вдохнула до боли знакомый запах, я поняла, что я дома и в безопасности.