– Боже мой, Рассел, как же я мог... Майкрофт, где телефон? Рассел, поговори с ним. Только смотри не обмолвись о том, где ты теперь находишься или что я с тобой. Знаешь его номер? Хорошо. Ох, не дай Бог, чтобы с ним что-то случилось из-за моей абсолютной, непроходимой глупости...
Я взяла телефон и стала ждать, пока меня соединят. Обычно Уотсон рано приходил с работы и сразу ложился спать, а сейчас было уже начало двенадцатого. Холмс, глядя на меня, грыз в волнении ноготь большого пальца. Наконец меня соединили, и я услышала сонный голос на другом конце линии:
– М-м-да?
– Уотсон, дорогой дядюшка Джон, узнаете? Это Мэри, я должна... нет, со мной все в порядке. Послушайте, дядюшка, я... нет, с Холмсом тоже все нормально, точнее было нормально, когда я в последний раз разговаривала с ним. Послушайте, дядя Джон, вы должны выслушать меня. Слушаете? Хорошо, да, прошу прощения за столь поздний звонок, знаю, что разбудила вас, но вам нужно немедленно покинуть ваш дом, сейчас же. Да, я знаю, что уже поздно, но наверняка есть какая-нибудь гостиница, где вы могли бы остановиться, даже в столь поздний час. Что? Да, хорошо. А теперь соберите вещи и отправляйтесь. Что? Нет, у меня нет времени на объяснения, но на нас с Холмсом было организовано два покушения, подложены бомбы и... да. Нет. Нет, моя не взорвалась, а у Холмса лишь пара несерьезных ранений, но, дядя Джон, вы можете тоже оказаться в большой опасности, поэтому побыстрее покиньте свой дом. Сейчас же. Да, миссис Хадсон жива и здорова. Нет, Холмс не со мной, и я сама не знаю точно, где он. – Я повернулась спиной к Холмсу, чтобы не видеть его и тем самым иметь возможность продолжать столь беззастенчиво лгать. – Он велел мне позвонить вам. Нет, я не в Оксфорде, я в гостях у подруги. А теперь, пожалуйста, сделайте так, как я прошу. Я позвоню вам в гостиницу, когда услышу что-нибудь от Холмса. И, дядюшка, вы не должны говорить кому бы то ни было об этом разговоре, понимаете? Никто не должен знать о том, что Холмс может быть где-нибудь, кроме как дома. Я знаю, вы не очень хорошо умеете притворяться, но это очень важно. Знаете, ведь что будет, если об этом узнают газеты. Перебирайтесь в отель, оставайтесь там и ни с кем не разговаривайте, пока я вам не позвоню. Хорошо? Ах, спасибо. Я буду чувствовать себя спокойнее. Надеюсь, вы не передумаете? Хорошо. До свидания.
Я повесила трубку и посмотрела на Холмса.
– Миссис Хадсон? – спросила я.
– Нет нужды беспокоить ее в столь поздний час. Скоро утро.
Напряжение в комнате спало, и усталость вновь завладела моим телом. Я накинула рубашку на спину Холмса, взяла очки и встала.
– Джентльмены, желаю вам спокойной ночи. Полагаю, наши планы прояснятся завтра?
– Когда мозги будут посвежее, – проворчал Холмс. – Спокойной ночи, Рассел.
– Надеюсь, Холмс, сегодня вы дадите вашему телу возможность отдохнуть.
Он взял свою трубку.
– Рассел, бывают случаи, когда физические недуги могут быть использованы для концентрации сознания. Я был бы полным дураком, если бы не воспользовался этой возможностью.
И это я слышала от человека, который даже не мог сидеть в кресле, прислонившись к спинке. У меня просто челюсть отвисла, и я высказалась довольно жестко, хотя тут же пожалела о своих словах.
– Без всякого сомнения, именно столь мощная концентрация и объясняет то, почему вы забыли о Уотсоне.
Но сказанного вернуть было уже нельзя, и поэтому я поспешила пожелать ему хорошего сна.
– Еще раз спокойной ночи, Рассел, – произнес он с резкостью, которая, вероятно, отозвалась болью в его спине, зажег спичку и поднес ее к трубке. Я взглянула на Майкрофта, который лишь пожал плечами, и отправилась спать.
Было очень поздно или очень рано, когда табачный дым перестал просачиваться через мою дверь.
Глава 10
Проблема пустого дома
Избиение мужских особей...
Серым ненастным утром меня разбудил крик уличного торговца, и пока я лежала и шарила по полу рукой, пытаясь найти свои часы, до меня донесся тихий звон посуды. Быстро натянув смятые брюки и рубашку из рюкзака, я вышла в гостиную.
– Кажется, я еще не совсем проспала завтрак, – заявила я прямо с порога, и тут слова застряли в моем горле, потому что за столом я увидела третью фигуру.
– Дядюшка Джон! Но как...
Холмс освободил стул и отошел с чашкой в руке к окну, где занавески были слегка раздвинуты. Он двигался с осторожностью и выглядел как раз на свой возраст, но в лице его не было боли, подбородок был гладко выбрит, а волосы тщательно причесаны.
– Боюсь, мой биограф все-таки впитал в себя кое-какие мои уроки, Рассел, – произнес он с забавной ноткой огорчения, за которым скрывалось нечто более серьезное. Он поморщился, когда Уотсон довольно хихикнул и откусил от своего бутерброда.
– Элементарно, мой дорогой Холмс, – сказал он, на что Холмс лишь неопределенно хмыкнул. – Где еще могла быть с тобой Мэри, тем более когда вы оба в опасности, как не у твоего брата? Выпей чаю, Мэри, – предложил он и взглянул на меня поверх очков, – хотя я все же жду от тебя извинений за то, что ты сказала мне неправду. – Он не выглядел обиженным, его голос был ровным, и я поняла, что Холмс часто его обманывал, поскольку Уотсон, как я уже говорила, лгать не умел совершенно. Впервые я поняла, сколько страданий добавило ему это обстоятельство, ведь он не мог чувствовать себя на равных со своим другом, который, будучи наделен более светлым умом, просто им манипулировал. Я села на освободившийся стул и взяла его руку в свою.
– Мне очень жаль, дядя Джон. Я действительно очень сожалею, но я боялась за вас и боялась, что если вы придете сюда, они вас выследят. Я хотела, чтобы вы остались в стороне от всего этого.
Он порозовел до самых бровей.
– Ну хорошо, моя дорогая, хорошо. Я понимаю. Просто знай, что я уже давно сам за себя отвечаю, и едва ли меня можно сравнить с маленьким ребенком, плутающим в лесу.
С моей стороны было неловко лишний раз ему напоминать, что его место занял более молодой и активный помощник, к тому же еще и женского пола. И вновь я была поражена великодушием этого человека.
– Я знаю это, дядя Джон. Мне надо было иметь это в виду. Но как вы... как вы сюда попали? И когда успели сбрить усы? – Судя по коже, сделал он это совсем недавно.
Холмс заговорил, по-прежнему стоя у окна, тоном, в котором читались одновременно и гордость и раздражение отца на умную, но несвоевременную шутку, которую выкинуло его дитя.
– Переоденьтесь, Уотсон, – велел он.
Уотсон покорно отставил чашку, встал из-за стола и направился за дверь, где с усилием влез в заплатанный плащ, доходивший ему до пят, потрепанный котелок, вязаные шерстяные перчатки без трех пальцев и шарф, который он обмотал вокруг шеи.
– Я взял это у привратника из гостиницы, – с гордостью пояснил он. – Холмс, это как в старые добрые времена. Я покинул гостиницу через кухню, побывал в трех ресторанах и на вокзале Виктория, проехал в двух трамваях, омнибусе и кебе. Последние четверть мили я шел целый час. Не думаю, что сам Холмс смог бы проследить за мной, если бы не знал, куда я направляюсь, – подмигнул он мне.
– Но почему, дядя Джон? Я же сказала, что позвоню вам.
Уотсон даже слегка раздулся от гордости.
– Я врач, и друг мой ранен. Это был мой долг прийти сюда.
Холмс пробормотал что-то, раздвигая занавески немного шире. Уотсон ничего не услышал, мне же показалось, что он произнес нечто вроде «Доброта и жалость отравят последние дни моего существования».
– Уотсон, я не позволю вам измываться над моим эпидермисом. Его и так осталось у меня немного после того, как с ним поработала крошка Рассел. Я уже имел дело с двумя докторами и целой сворой медсестер в больнице. У вас что, проблемы с пациентами?
– Нет, вы позволите мне осмотреть ваши раны, потому что, пока я этого не сделаю, никуда отсюда не уйду, – сурово сказал Уотсон.