“Ты у меня работал?”
“Работал”.
“Все, что я говорил, выполнял?”
“Все выполнял”.
“Признаю это. Выполни и еще одно. Сходи на осеннюю ярмарку в соседние Сорочинцы, да принеси оттуда мне “Ой!” и “Ай!” Понял ли?”
Ничего не понял батрак, но на ярмарку пошел и у всех там спрашивал, есть ли у кого оев и аев Этого добра у всех хватало, но как его с собой унести? Так ничего он и не добыл. Что делать? Сел он тогда у дороги и горько плачет. А на ту беду мимо шел колдун деревенский. Спросил: “Чего ревешь?”
Батрак ему рассказал, как дело было. Колдун посмеялся и говорит: “Обманул тебя пан. Но я знаю, что делать. Пошли…”
Вместе зашли они в лес. Там колдун подманил ежика колючего, сунул в мешок, завязал и отдал батраку. “Иди, отдай пану!”
Батрак пришел и отдает хозяину мешок. Тот руку внутрь сунул, на ежиные иголки наткнулся и кричит: “Ай-ай-ай!” Батрак ему: “Видишь, сколько их там много! Ты поглубже сунь руку-то, поглубже! Там и “Ой!” сыщется.” И пришлось пану отдать батраку заработанное.
Ирина рассмеялась.
– Сам себя, значит, перехитрил.
– Так оно всегда и бывает. Если жадность и хитрость человека оседлали, то будут на нем ездить, пока не загонят до смерти. Нельзя им этого позволять. Пан один заболел как-то раз. Позвал знахаря. Тот ему говорит: “Простудился ты, надо больше кушать, тогда на поправку пойдешь”. Но тот пан был скупым, скупее некуда и всегда питался впроголодь, как и его семья. Кушать вволю не стал, так и помер. Зато деньги сберег. Ни земля таких не любит, ни вода.
Ирина приподнялась и заглянула за кусты.
– Лесь, там лодка плывет.
– Я давно уже слышу.
– К нам?
– Конечно. Кто-то видел, как ты купаешься.
– Ой!
Ирина прижала ладонь к губам.
– Вот тебе и “Ой!” Там еще и “Ай!” есть. Не забыла?
– Неудобно как…
– Неудобно – это когда соседские дети на тебя похожи. Все остальное – мелкие неприятности. Ну да ничего… Я знаю, кто это плывет. Ему твои прелести без надобности. Ему другое надо.
Лодка с тихим шорохом ткнулась в берег. Слышно было, как пассажир кряхтя выбирается из нее и, шумно топая ногами, идет в обход кустов к ним.
– Что, Микола, почуял, что уху без тебя готовят? – громко спросил Лесь.
Из-за кустов хмыкнули и к стоянке вышел пожилой мужик, одетый в свитер, зеленые брюки и резиновые сапоги.
– Лесь, ну ты хоть бы предупредил! – сказал он. – Есть же телефон в санатории. Мог бы и позвонить, что зайдешь.
– Я бы так и так завтра зашел, – ответил тот, помешивая варящуюся в котелке рыбу.
– Завтра… Друг, называется! Засел там у себя, как медведь в берлоге.
Пришедший уселся рядом с ними напротив костра и сказал, обращаясь к Ирине:
– Вот не поверишь, но мы с ним полвойны вместе прошли, а он теперь и носа не кажет. Как это называется?
– Чего людей зря тревожить? – Лесь улыбался. – Я и так знаю, что у тебя все в порядке.
– Еще бы тебе не знать… Это кто с тобой?
Старик кивнул на Ирину.
– Практикантка из Москвы, в наше лесничество.
– Красивая. А я сторож местный. Смотрю: дымок поднимается. Думал, опять туристы, да как бы лес не попалили. Как звать-то?
– Ирина.
– Вот, Ирина… В этих местах мы все леса и болота на пузе исползали с сорок первого по сорок четвертый.
– Да, – подтвердил Лесь. – И не надо думать, что здесь все вокруг были друзьями. Друзей как раз было очень мало. Восточнее – там да: партизанское движение было, а здесь крестьян запугали. Здесь ведь до тридцать девятого года была польская территория. Поляки советских не любили. Еще неизвестно, что лучше было: на немцев напороться, или на Армию Крайову. Нам везло, они на нас напарывались, а не мы на них. И так три года.
– Из тех, кто в сорок первом начинал, осталось три человека. Я, Лесь и еще один мужик. Он в позапрошлый год умер. Сколько тут крови пролито, девка… Если всю собрать, так наверное на это озеро с лихвой хватит. Лесь, поплыли ко мне? Сейчас никого почти нет в санатории. Три человека всего живет.
– А уха?
– Бери с собой. У тебя здесь ни перца нет, ни листа лаврового. Там, у меня и сварим. Поплыли, а?
– Уговорил…
Они погрузились в плоскодонку и сторож короткими взмахами весел погнал ее на другой берег, к видневшейся у воды деревянной пристани.