Незадолго перед Пасхой, когда уже таяло, и поговаривали об экзаменах, я пришла в гимназию с невыносимой головной болью, — не хотелось оставаться дома и разговаривать с мамой. Был конец большой перемены. Звонок трещал особенно резко и назойливо. Сотни голосов гудели в коридорах. Я, закрыв от боли глаза, сидела не двигаясь на своём месте. Мои уши вдруг услыхали, как встал весь класс. Инстинктивно я вскочила сама и открыла глаза. В дверях стояла начальница и, ударяя себя по левой руке свёрнутой в трубочку бумагой, говорила:
— Mesdames, вместо четвёртого урока будет панихида. Вчера скончался в Ялте Николай Иванович Равенский. Идите в зал, только без шума и попарно.
Начальница вдруг покачнулась, покачнулись и двинулись куда-то в сторону окна и кафедра, а белые стены стали голубыми. В ногах у меня сладко заныло, а потом кругом наступила темнота.
Я очнулась в учительской. Две классные дамы суетились, расстёгивая мой корсет. Горничная Даша держала в руках графин. Голова у меня была мокрая. Начальница, с перепуганным лицом, стояла сбоку. Заметив, что я уже открыла глаза, она быстро заговорила:
— Ну, ничего, ничего, теперь всё прошло! Видите, какая вы впечатлительная! Вам нужно отдохнуть. Сейчас же поезжайте домой. Даша! Ты проводишь барышню до извозчика.
Весной как и каждый год с тех пор, как существует наша гимназия, были экзамены, и я перешла в седьмой класс. А теперь, когда я пишу всё это, мы с Зиной окончили и восьмой. Жизнь идёт ровно, иногда даже весело. Тяжко бывает только по ночам, — слишком много думается. Иногда я зажигаю свечу и босая иду к столу, чтобы достать из ящика письмо с уже пожелтевшими краями, и в сотый раз перечитываю фразу: «Мысли мои всегда с вами»…
Осенью я собираюсь поступить на курсы и утопить своё горе в холодной науке. Но, что бы эта наука и читающие её люди ни говорили, меня никто и никогда не разубедит в том, что я живу не одна, и что люблю и любима я так же, как любят живые живых.
1906