Как видим, св. Иоанн Златоуст в своем учении о христианском отношении к собственности идеал такого отношения видит в свободном общении имуществ всех верующих на основе братолюбия. И для святителя это не отвлеченный только, хотя бы то и прекрасный, идеал, неосуществимый в действительности, но идеал реальный, уже осуществившийся в жизни первенствующей Церкви. «Видел ли ты успех благочестия? — спрашивает св. отец относительно жизни первых христиан. — Отказывались от имущества и радовались, и велика была радость потому, что приобретенные блага были больше... Не было холодного слова: «мое» и «твое»; поэтому была радость при трапезе... Не считали чужим того, что принадлежало братьям, так как то было Господне; не считали и своим, но — принадлежащим братьям. Ни бедный не стыдился, ни богатый не гордился: вот, что значит — радоваться»[170]. Ставя вопрос: «любовь ли родила нестяжание, или нестяжание — любовь» первых христиан, св. Златоуст отвечает, что «любовь — нестяжание, которое укрепило ее еще более»[171]. И не раз св. Иоанн возвращается к этой радостной для него картине жизни первенствующей Церкви. В одной из своих бесед, приведши слова книги Деяний: «ни един же что от имений своих глаголаше свое быти, но бяху им вся обща», — св. отец говорит далее: «когда был исторгнут корень зол, разумею сребролюбие, то привзошли все блага, и они (верующие) тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло их. Это жестокое и произведшее бесчисленные войны во Вселенной выражение — «мое» и «твое» — было изгнано из той святой Церкви; и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых; ни богатые не презирали бедных, потому что не было бедных... не так было тогда, как бывает ныне. Ныне подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так... во всем у них было равенство, и все богатства были смешаны вместе»[172].
Такова идеальная точка зрения св. Иоанна Златоуста по отношении христианина к своей собственности и такова его этическая оценка права собственности. И св. Иоанн остается верен основным началам своих воззрений на это право и на это отношение, несмотря на то, что действительная жизнь Церкви представляла и в его время разительный контраст такому идеальному порядку вещей. Хотя св. отец свидетельствует, что и в его время можно было «назвать многих и в городах, и в селах», которые раздали свое имущество, но, в общем, в представлении св. отца, «зло (любостяжание) увеличилось до такой степени, что добродетель нестяжания стала, по-видимому, невозможной»[173]. «От неистовой любви к деньгам все погибло. Кого, кого мне винить, — спрашивает св. отец, — не знаю; до такой степени это зло овладело всеми; правда, одними в большей, другими в меньшей мере, — однако всеми»[174]. Но св. Иоанн Златоуст не преклонился перед подобным господствующим настроением, но неизменно в заповедях Господа и в сиянии первохристианской любви указывал тот свет, который должен освещать жизненный путь и современных ему верующих. Хотя в Церкви не было уже общения имуществ; хотя гражданские законы строго охраняли неприкосновенность частной собственности, но с этической точки зрения законы христианской любви оставались неизменными, и имущество верующего не было его собственностью, но собственностью бедных[175], и он должен смотреть на него, как на общее достояние[176]. Только тогда христианин может считать себя оправданным, когда ничем не будет владеть: «только тогда ты оправдаешься, когда ничего не будешь иметь, когда ничем не будешь владеть; а пока ты что-нибудь имеешь, то хотя бы ты дал тысячам людей, а остаются еще другие алчущие, нет тебе никакого оправдания»[177]. Таким образом, св. Иоанн Златоуст видит идеал христианского отношения к собственности в совершенном отказе от нее. По взгляду св. Иоанна, и в условиях современной ему жизни можно «истощать все свое и все иждивать» на Христа, достигая этим даже еще большего совершенства, чем во время Его земной жизни, так как нужно отказаться от всего своего «в исполнение только Его заповеди»[178]. Считаем нелишним отметить, что св. Иоанн Златоуст не склонен был ограничивать требования совершенного отказа от собственности условиями только монашеской жизни. Он очень определенно утверждает, что ошибочно думать, будто «иное требуется от мирянина, а другое от монаха; разность между ними в том, что один вступает в брак, а другой нет; во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности... Всем людям должно восходить на одну и ту же высоту; то именно и извратило всю Вселенную, что мы думаем, будто только монашествующему нужна большая строгость жизни, а прочим можно жить беспечно»[179]. В одной из своих бесед на книгу