То, на что мы указываем, как на начало науки, высокое значение которой и для себя, и как условие истинного познания уже признано предварительно; именно исследование понятий и вообще моментов понятий вообще, мысленных определений, ближайшим образом как форм, отличных от содержания и лишь присущих ему, — это оказывается в себе самом сейчас же несоответственным отношением к истине, признаваемой предметом и целью логики. Ибо как простые формы, как отличные от содержания, они получают определение, делающее их конечными и неспособными схватить истину, которая бесконечна в себе. Если истинное в каком-либо ином отношении и сочетается снова с ограниченностью и конечностью, то это есть сторона его отрицания, его неистинности и недействительности, именно его конца, а не его утверждения, по коему оно есть истинное. Перед пустотою просто формальных категорий инстинкт здравого разума чувствует себя в конце концов столь сильным, что он презрительно оставляет их познание на долю школьной логики и метафизики, пренебрегая вместе с тем тою ценностью, которую представляет собою сознание этих нитей само для себя, и не сознавая того, что, ограничиваясь инстинктивным действием природной логики, а тем более рефлективно отбрасывая значение и познание самих мыслительных форм, он отдает себя на служение неочищенному и потому несвободному мышлению. Простое основное определение или совокупное формальное определение собрания таких форм есть
тожество, которое признается за закон, как А=А, как начало противоречия в логике этого собрания. Здравый разум в такой мере потерял уважение к школе, для которой истина состоит в обладании такими законами, и в которой они продолжают господствовать, что он смеется над нею и считает невыносимым человека, который на основании таких законов стал бы говорить: растение есть растение, наука есть наука и т. д. до бесконечности. И относительно формул, служащих правилами умоза{XXXIII}ключения, которое есть действительно главное действие рассудка, установилось — хотя было бы несправедливостью отрицать, что в познании есть такая область, где они должны сохранять значение, и что вместе с тем они составляют существенный материал для мышления разума, — столь же правильное сознание того, что они, по меньшей мере суть также безразличное средство заблуждения и софистики, и что, как бы мы ни определяли истину, для высшей, напр., религиозной истины, они непригодны; что вообще они касаются лишь правильности познания, а не истины.