Психологически – разум, как субъективная способность нашей души, очевидно, предшествует деятельности, актуальному развитию мысли: Аристотельуказывает психологическое начало познания в чувственных впечатлениях, возбуждающих нашу душевную деятельность, и он рассматривает развитие этой деятельности в восприятии, опыте, эмпирическом обобщении. Но логическим началом знания может служить, по Аристотелю, лишь самое знание в его первоисточнике, т. е. в энергии чистой абсолютной мысли, в которой нет раздвоения между субъектом и объектом, которая мыслит себя самое и все мыслимое и находит себя самое во всех своих объектах.
В известном смысле наша душа есть все вещи, говорит Аристотель. Ибо если совершенное знание актуально обнимает в себе все мыслимое, то душа нашапотенциально заключает все мыслимые и чувственные формы вещей в своих способностях мысли и чувства.
Так разрешает Аристотель проблему познания: с одной стороны, между субъектом и объектом признается интимное соответствие; мыслящему разуму и его понятиям соответствуют реальные мысленные «формы» в вещах; наше знание логично и положительно, поскольку сама действительность логична и обусловлена разумом. Но
– 47 –
зато, с другой стороны, в самый разум человека вносится раздвоение между сверхличной творческой энергией чистой мысли, которая как бы извне (ϑύσαϑεν) привходит в наше сознание, и субъективной способностью мыслящего духа. Непримиренное раздвоение между формой и материей проникает в самый человеческий разум.
Таким образом, тожество субъекта и объекта, единство мыслящего и мыслимого, в котором лежит ключ к решению задач метафизики, не распространяетсяАристотелем на отношение формы к материи. Как отвлеченная противоположность мысли или формы, материя сама по себе не может быть объектом, точно так же как она не может быть мыслью. Поэтому и все конкретные формы вещей, осуществляющиеся в действительности, не сводятся к одному началу, к одной всеобъемлющей форме; они не производятся из одного универсального разума, как, например, в новейшем немецком идеализме нашего века. Между высшею, всеобщею формой, понятием всех понятий, и низшими формами существует до известной степени та же вечная граница, какая отделяет чистую форму от материи: ибо все эти частные, низшие формы имеют отношение к материи, без которой они не существуют, и поскольку колеблются между бытием и небытием, действительностью и возможностью. Система Аристотеля никоим образом не может рассматриваться как монизм. Наряду с божественной мыслью он допускает множество отдельных мыслей, осуществляющихся в природе, и множество отдельных умов, которые становятся мыслящими, воспринимая эти мысли при свете универсального разума. Но есть ли этот разум универсальное, всеединое начало сущего? Не ограничивается ли он внешней ему материей?
V. Стоики
Учение Аристотеля не возвысилось над коренным раздвоением между формой и материей: несмотря на гениальный замысел, лежащее в основании аттической метафизики раздвоение между духом и природой остается непримиренным и разум не выходит из своей отвлеченности. Сам Аристотель сознал проблему, заключающуюся в этом дуализме. С тех пор как человек старался понять
– 48 –
действительность, он постоянно испытывал, что мысль о ней, объективное понятие действительности заключает в себе противоречие, точно так же как и то, что чувственное представление о вещах не выдерживает логической критики, оказываясь недостоверным. Открытие этих противоречий есть первое открытие метафизики; и сознание противоречий действительности естественно ведет нас к идеализму, заставляя искать нас идеального их решения в том убеждении, что такое решение должно существовать от века.
По мере того как исключительно теоретический интерес философского анализа стал ослабевать, греческая мысль все более и более стала стремиться к цельному философскому миросозерцанию, которое могло бы стать на место разложившихся религиозных верований и обосновать систему рациональной этики. Такое миросозерцание являлось потребностью целого общества, целой культуры – не тесного кружка философской школы или немногих высокопросвещенных дилетантов, составлявших умственную аристократию Греции. Эллинское просвещение покоряло мир, оно становилось социальной, политической силой; эллинская философия, сообразно тому, постепенно утрачивала свой характер анализа, исследования. Она сделалась учением, обратилась в догму. Такой характер придал ей основатель стоицизма Зенон и еще более – его многочисленные последователи.