Отрицательное в общем, превращающее последнее в частное, было определено ранее того, как двоякая видимость; поскольку оно есть видимость внутрь, частное остается общим, а через видимость во вне оно есть определенное; возврат этой стороны в общее двоякий, или через отвлечение, которое отбрасывает общее и восходит к более высокому и высшему роду, или же через единичность, в которую нисходит общее в самой своей определенности. Здесь обходится то уклонение, в котором отвлечение сходит с пути понятия и покидает истину. Его более высокое и высшее общее, к коему оно восходит, есть лишь становящаяся все более и более бессодержательною поверхность; а пренебрегаемая им единичность есть глубина, в которой понятие схватило само себя и положило, как понятие.
Общность и частность являются с одной стороны моментами становления единичности. Но уже было указано, что они в них самих суть полное понятие и вследствие того в единичности не переходят в нечто другое, но в ней лишь положено то, что они суть в себе и для себя. Общее есть для себя, так как в нем самом абсолютное опосредование, отношение к себе, есть лишь абсолютная отрицательность. Оно есть отвлеченное общее, поскольку это снятие есть внешнее действие и тем самым устранение определенности. Эта отрицательность, правда, присуща отвлеченному, но она отчасти вне его, просто как его условие; она есть сама отвлеченность, противоставляющая себя своему общему, которое поэтому не имеет единичности внутри его самого и остается чуждым понятию. Жизнь, дух, Бог так же, как чистое понятие, не могут вследствие того быть схвачены отвлечением, так как оно отстраняет из своих образований единичность, принцип индивидуальности и личности, и потому приходит лишь к безжизненным и бездушным, бесцветным и бессодержательным общностям.
Но единство столь неотделимо от понятия, что и эти произведения отвлечения, из которых должна быть устранена единичность, собственно говоря, сами единичны. Так как отвлечение возвышает конкретное до общности, общее же понимает, лишь как определенное общее, то именно в этом и состоит единичность, оказавшаяся относящеюся к себе определенностью. Отвлечение есть поэтому разделение конкретного и превращение его определений в единичные; оно усвояет лишь единичные свойства и моменты; ибо его продукт должен содержать то, что есть само оно. Но различение этих единичности его продукта и единичности понятия состоит в том, что в первых отличается единичное, как содержание, от общего, как формы; ибо именно это содержание не есть абсолютная форма, самое понятие, или эта форма не есть полнота формы. Но этим ближайшим {35}соображением отвлеченное обнаруживается само, как единство единичного содержания и отвлеченной общности, стало быть, как конкретное, как противоположное тому, чем оно хочет быть.
По тому же основанию частное, так как оно есть лишь определенное общее, есть также единичное, и, наоборот, так как единичное есть определенное общее, оно есть также некоторое частное. Если твердо держаться этой отвлеченной определенности, то понятие имеет три частных определения, – общее, частное и единичное, между тем как ранее видами частного считались лишь общее и частное. Так как единичность есть возврат понятия, как отрицательного, внутрь себя, то самый этот возврат от отвлечения, которое в нем собственно снимается, может быть поставлен и сосчитан, как безразличный момент наряду с другими.
Если единичность признается одним из частных определений понятия, то частность есть полнота, все обнимающая собою; как эта полнота, она и есть именно ее конкретное или сама единичность. Но она есть также конкретное по вышеуказанной своей стороне, как определенная общность; таким образом она есть непосредственное единство, в коем не положен ни один из этих моментов, как различенный или как определяющее, и в этой форме она составляет средний термин формального умозаключения.