И они идут,мнутся сонно в очередях,ждут, пока позовут, не ёрзают, не галдят.
Дальше светит в лицо гирляндойследователь Декабрь.Как ты вёл себя, крошка?Не ври, не расстраивай старика.Кем работает брат? Где мама былашестого числа?Вспоминай, на-ка вот для памятишоколад.
Дальше сотни судов, без огласки,без суеты.Всем известен судья Мороз –ледяные глаза пусты,не жалеет даже сирот, этим и знаменит.Молоток стучит и стучит,колокольчик звенит.
Осуждённых подержат в холоднойнесколько днейи отправят на северстроить дом из белых камней,шить костюмы штатным Снегуркам,чинить полозья саней.
Остальных кормят тем оливье,что остался в тазу на дне,и развозят на черной волге,запряженной тройкой коней.
Я стою на станции Трубная(да-да, всё ещё на ней).
Продавец блестящих повестоквходит в вагон со мнойи кошмарным поставленным голосом,прохаживаясь не спеша,завывает: купите открытку,порадуйте малыша!Сегодня у вас последний,последний,последний шанс.
«Ну вот…»
Ну вот.Я услышал.
Утешь меня, дай мне поводсчитать, что ты понимаешь,с кем говоришь,когда проклинаешькороткий якобы поводи ноешь,что ты давно уже не малыш.
Когда ты отчаянно просишьбольшого дела,ругаешь стрелу пера,мол, не так остра.Яришься, рисуешься,требуешь оголтелосерьёзного отношения,равных прав.
Я мог тебя взять в ладонь,залечить все раны,унять твою вечную дрожь,дурная ты мышь.
Но нет, я пришёлс тобой говорить на равных.Так что же тыизвиваешьсяи кричишь?
«Не в финале – в разгаре…»
Не в финале – в разгаре, посередине,острый гребень времени оседлав,весь свободный, словно рыбак на льдине,я плыву в темноту. Темнота тепла.Темнота убаюкивает и плещетпесню старую, тихую, без затей:раздари все альбомы, цветные вещи –ни к чему они в темноте.Темноте всё равно, что внутри ты розов,нежен, ласков, красив, как осенний Крым.В темноте только текст и вот эта поза:мол, смотрите дети, поэт открыт,что-то тихим голосом говорит нам,ждёт, когда этот ужаскончится.Я пинком вышибаю подпорки ритмаи с улыбкой смотрю, как тексткорчится.
Он уже не выглядит стройным,но покадаже таккрасивый,как встревоженный рой осиный.Поэтому я начинаюлупить егочто есть силы.Пачкать рифмой в случайных местах –назовите теперь егобелым.Ломать – ни один суставне останется целым,ни одно реброво впалой его груди.Черта с два этот стих свободный.Я теперь ему господин.
Я, испортивший представление,разбивший для вас свой текст,может быть, последний,даже не думающий вытаскиватьвпившиеся буквыиз ладоней, ступней и коленей.Я, созвучие добывающий в горле,негромкое, жалкое, но живое.Я стою и говорю лично с тобой,да,мы перешли на «ты»,нас осталось двое.
И всё, чего я правда хочу –чтобы ты забыл,как вдыхать.Только это имеет значение,если речь идёт о стихах.Ты либо слышишь их,либо не слышишь их.Остальное – формальности.Для критикови глухих.
«Ученик колдуна…»
Ученик колдунаизящным движениемпревращает бутылку в розу.Обещание превращает в угрозу.Рыхлый сухой верлибрв опасно ритмичную прозу.Идущего превращает в бегущего,бегущего – в лежащего стонущего.Это простая магия –ничего стоящего.
Сам колдун превращаетмолчание-золотов свинцовые слитки воя.Растворяется в красном дымуна глазах конвоя.Умеет, к примеру, мёртвоепревращать обратно в живое,возвращать через Лету в лето,без паромщика, вброд,но магический кодекс гласит:можно только наоборот.
Или вот дуракстучит варёным яйцом по столу,чистит, разламывает, находит иглу.Так приходит конецвселенскому злу.Само яйцо, между прочим,он съест потом, посолив.Дурак раздражающе весел,удачлив, нелеп, болтлив.Даже сидя по пояс в трясине,не хандрит, не скорбит ни о ком.Если я когда-нибудь вырасту –вот бы стать дураком.