— Но…
— Нельзя ли предположить, — спрашивал я себя, что в основе привязанности их друг к другу лежат те ужасные зверства, в которых участвовал Дуссандер? Мысль безумная, — говорил я себе. То, что творилось в концлагерях, до сих пор может вызвать приступ тошноты. Я и сам это чувствую, хотя из моих родственников только один дедушка погиб в лагере, да и то, когда мне было всего три года. Но для всех нас, наверное, в том, что творили немцы, есть что-то такое, что привлекает, волнует, дает пищу воображению, открывая тайные катакомбы сознания. Может быть, часть наших страхов проистекает из тайного сознания того, что при определенных обстоятельствах мы и сами бы хотели построить такие лагеря и заполнять их. Неблагоприятное стечение обстоятельств. Как знать, может при определенных обстоятельствах, существа, обитающие в этих тайных катакомбах, с радостью вырвутся наружу. И на кого, по-вашему, они будут похожи? На безумных фюреров с косой челкой и напомаженными усиками? На красных дьяволов, или демонов, или драконов, размахивающих вонючими чешуйчатыми крыльями?
— Не знаю, — ответил Риклер.
— Большинство из них, по-моему, будут похожи на обычных бухгалтеров, — сказал Вайскопф. — Такие маленькие, мелкие людишки с графиками и диаграммами, с калькуляторами в руках, готовые начать умножать потери в живой силе, чтобы в следующий раз мы могли убить, может, двадцать или тридцать миллионов вместо каких-то семи, восьми или двенадцати. А некоторые из них могут быть похожи на Тодда Баудена.
— Вы сейчас почти также отвратительны, как и он сам, — сказал Риклер.
Вайскопф кивнул.
— Тема отвратительна. Все эти мертвые люди и животные в подвале Дуссандера… разве они не отвратительны? Вам не приходило в голову, что этот мальчик мог начать просто с интереса к концлагерям? Безобидного интереса, как у всех мальчишек, как собирание монет или марок, или любовь к книжкам про головорезов на Диком Западе. Он просто пришел к Дуссандеру, чтобы получить информацию, что называется, из первых рук.
— Или из первых уст, — пробормотал Вайскопф. Его почти заглушил рев еще одного обгоняющего их трейлера. На борту крупными буквами было написано название фирмы. «Странная страна, — подумал Вайскопф и зажег новую сигарету. — Они не понимают, как мы можем жить среди арабов, но если бы я пожил здесь хоть пару лет, у меня случился бы нервный срыв». — Может быть. А может, просто невозможно стоять рядом с убийством, на убийстве, и не запачкаться.
29
От невысокого человечка, пришедшего в отделение полиции, ужасно пахло. Непередаваемое сочетание гнилых бананов, прогорклого масла и тараканьего помета, плюс содержимое городского мусоровоза. На нем были ветхие, неопределенного цвета брюки, полосатая рубашка и выцветшая утепленная голубая куртка, молния которой болталась, как зубы пигмея на веревочке. Подошвы и верх обуви держались с помощью липкой ленты. На голове невообразимо грязная шляпа. Он был похож на смерть в похмелье.
— О Боже, убирайся отсюда! — закричал дежурный сержант. — Ты же не арестован, Хэп! Клянусь Богом! Клянусь матерью! Только убирайся! Мне же нужно дышать!
— А мне нужно поговорить с лейтенантом Бузманом.
— Он умер, Хэп. Вчера. Мы все потрясены. Так что иди отсюда и дай нам спокойно его оплакать.
— Мне нужно поговорить с лейтенантом Бузманом! — сказал Хэп громче.
Его дыхание тоже несло шлейф запахов пиццы, леденцов от кашля «Холлс» и красного крепленого вина.
— Ему пришлось по делу уехать в Сиам, Хэп. Так что иди отсюда подальше.
— Мне нужно поговорить с лейтенантом Бузманом и я не уйду, пока не увижу его!
Дежурный сержант вылетел из комнаты. Он вернулся минут через пять вместе с Бузманом, высоким немного сутулым мужчиной лет пятидесяти.
— Только забери его к себе, Дэн, хорошо? — попросил дежурный. — Это же нормально?
— Пошли, Хэп, — сказал Бузман, и через минуту они оказались в небольшом закуточке, где и был кабинет. Бузман предусмотрительно открыл единственное окно и включил вентилятор, прежде чем сесть.
— Чем могу служить, Хэп?
— Ты все еще занимаешься теми убийствами, лейтенант?
— Бродяг? Да, они все еще на мне.
— Я знаю, кто их укокошил.
— Хэп, это правда? — спросил Бузман. Он закуривал трубку. Он редко курил трубку, но ни вентилятор, ни открытое окно не спасали от чудовищного запаха Хэпа. «Еще немного, — подумал Бузман, — и краска на стенах свернется и осыплется». Он вздохнул.
— Помнишь, я говорил, что Сонни разговаривал с парнем за день до того, как его нашли изрезанным в той трубе? Помнишь, лейтенант Бузман, как я это говорил?
— Я помню.
Несколько бродяг, околачивавшихся возле Армии спасения и бесплатной столовой в паре кварталов от нее, рассказывали одну и ту же историю о двух убитых бездомных: Чарлзе «Сонни» Бракетте и Питере «Поли» Смите. Они видели молодого парня, он говорил и с Сонни, и с Поли. Никто точно не знал, уходил ли Сонни с этим парнем, но Хэп и два других подтвердили, что видели, как Поли Смит ушел с ним. Им казалось, что парень был несовершеннолетний и просил помочь купить бутылку муската в обмен на часть содержимого. Несколько других бродяг заявили, что видели такого парня поблизости. Описание парня было отличным, подходящим для суда, словно получено из неоспоримых источников. Молодой, белый, с белокурыми волосами. Что еще нужно для портрета?
— Так вот я вчера был в парке, — сказал Хэп, — и… случайно наткнулся на кипу старых газет…
— Хэп, в этом городе за бродяжничество наказывают по закону.
— Я их просто убирал, — тоном праведника заявил Хэп. — Люди ужасно мусорят. Я выполнял общественную работу, лейтенант. Просто скромную общественную работу. Некоторые газеты были недельной давности.
— Да, Хэп, — сказал Бузман.
Он смутно вспомнил, что был голоден и с нетерпением ждал обеда. Как давно это было.
— И когда я проснулся, одна газета упала мне прямо на лицо, я посмотрел и увидел парня. Я так и подпрыгнул на месте. Вот, смотри, это тот парень. Вот здесь на снимке.
Хэп достал смятый, пожелтевший газетный лист из кармана куртки и развернул его. Бузман наклонился вперед уже с интересом. Хэп положил лист ему на стол, и он смог прочесть заголовок: «ЧЕТЫРЕ МАЛЬЧИКА ВОШЛИ В СБОРНУЮ ЮЖНОЙ КАЛИФОРНИИ». Ниже четыре фотографии.
— Который из них, Хэп?
Хэп указал грязным пальцем на фото справа:
— Это он. Здесь написано, что его зовут Тодд Бауден.
Бузман перевел взгляд с фото на Хэпа и подумал, что в мозгу Хэпа остались клетки, способные еще как-то работать после стольких лет пропитывания дешевым вином и периодических уколов.
— Хэп, а ты уверен? Он на фото в бейсболке, и не понять, какие у него волосы.
— Улыбка, — сказал Хэп. — Он так улыбался. Он точно так улыбался Поли, такой классной улыбкой, когда они вместе уходили. Я узнаю эту улыбку через тысячу лет. Это точно он, тот парень.
Бузман уже не так внимательно слушал, он напряженно думал и вспоминал. Тодд Бауден. Что-то знакомое в этом имени. Что-то, что беспокоило еще больше, чем то, что герой местной средней школы может шататься с бродягами. Ему казалось, что это имя прозвучало в разговоре сегодня утром. И он нахмурился, стараясь вспомнить.
Хэп ушел, а Дэн Бузман все пытался это вспомнить, когда вошли Риклер и Вайскопф, и звук их голосов, когда они пили кофе в дежурке, помог ему наконец все сложить вместе.
— Боже правый, — сказал лейтенант Бузман и торопливо поднялся.
30
И мать, и отец предложили отменить свои Планы на после обеда (Моника — покупки, а Дик — гольф с бизнесменами) и остаться дома с Тоддом, но Тодд сказал, что ему лучше побыть одному. Он подумал, что надо почистить винтовку и как следует все обдумать. Постараться все разложить по полочкам.
— Тодд, — начал Дик и вдруг понял, что не знает что сказать. Он подумал, что его отец в такой ситуации посоветовал бы помолиться. Но сменились поколения, и Баудены уже не были так религиозны. — Все бывает, сынок, — закончил он, запинаясь, потому что Тодд все еще смотрел на него. — Постарайся об этом не думать.